Рябиновая ночь - [112]

— Твоя работа?

— Разве я думал… — чуть не плача, ответил Петька.

— Уж сел на комбайн, так думать надо.

Алексей встал, тряхнул головой.

— Чертов дым, всю глотку разодрало. — Посмотрел на виновато стоящего Петьку. — Проводку замкнуло?

— Но-о-о.

Алексей повел плечами, поморщился.

— Больно? Саднит? — глядя на ожоги, спросила Анна.

— Ничего, заживет. Арсалан, привезите воды, залейте все, чтобы искры не остались.

— Хорошо.

— Сегодня же с Иваном Ивановичем проверьте проводку всех комбайнов. А комбайн Петра сейчас же загоните в мастерские. Чтобы утром он был в поле.

— Тебя подвезти до больницы?

— Сам доеду.

Арсалан набросил на плечи Алексея свой пиджак.

— А если худо дорогой будет? — Анна с участием посмотрела на Алексея.

— Не беспокойся.

Показался Маруф Игнатьевич. С него градом катил пот. Вышел на скошенное поле, посмотрел на пожарище, на Алексея, на Петьку, потом на Арсалана.

— Тебе, что, паря, дорог не стало, по хлебу ездишь?

— Да ты же сам панику поднял.

— Вот тебе раз, я же еще и виноват.

Дома Алексей переоделся и поехал в больницу. Через час он уже заходил в контору. Лоб, руки и грудь у него были перебинтованы. Алексея встретил главный бухгалтер.

— Секретарь райкома Королькова просила позвонить ей.

Алексей прошел в кабинет, с минуту посидел за столом, потом пододвинул к себе телефон и набрал номер.

— Да, — послышался женский голос.

— Антонина Петровна? Здравствуйте. Говорит Отрогов.

— Я вас прошу приехать ко мое.

— Срочно?

— Да.

Дорогой Алексей несколько раз выходил из машины подышать. С трудом он поднялся и на второй этаж. В райкоме почти никого не было: все разъехались по колхозам. Поэтому был слышен стук машинки, телефонные звонки, но на них никто не отвечал.

Алексей зашел в кабинет Корольковой. Она читала газету, отложила ее и с любопытством посмотрела на бинты. А он кивнул ей и устало опустился на стул. Перед глазами Алексея все еще плясало пламя, колыхалось поле с пшеницей.

— Где это вас так угораздило? — сухим голосом спросила Королькова. — Не на семейном ли фронте?

— Что? — не понял Алексей.

— Что так перебинтовались?

— А-а-а, — дошло до сознания Алексея. — Да так, случайность. Я вас слушаю.

— Письмо от вашей жены поступило. Жалуется. Прочитайте, — Королькова подвинула на край стола несколько исписанных тетрадных листов.

— Что читать, я так знаю, что она может написать.

— А я вам кое-что все-таки прочитаю. — Королькова взяла листки. — Вот слушайте… «Алексей таскается с Анной Огневой. На виду у всего села распутничает. И будто никто не видит…»

Королькова пристально посмотрела на Алексея.

Алексей не любил эту недалекую женщину с двумя железными зубами впереди, видимо случайно попавшую в райком.

— Что вы скажете на это? — спросила Королькова.

— Антонина Петровна, вы когда-нибудь видели, как горит хлеб? У нас во время войны молнией зажгло одну полосу. Не верите, зерна трещали так, точно маленькие снаряды взрывались. Зерна рвутся, а женщины плачут. Я этот треск и плач до сих пор слышу.

— Вы пьяны, Отрогов? Как вам не стыдно? В такое-то время…

Алексей потрогал пересохшее горло.

— Стакан бы вина сейчас не худо было.

— Вы тут не разыгрывайте из себя Ваньку. Берите ручку и пишите объяснение.

— Писать я ничего не буду.

— Это почему? Жена клевещет на вас?

— Нет, она до этого не опустится. В ее глазах, видимо, все так. Только вам не понять ничего.

— Чего не понять? Разврата?

Алексей встал, в упор посмотрел на Королькову.

— Вы торопитесь, Антонина Петровна.

— На бюро райкома разберемся, кто торопится партбилет потерять.

— С этого и надо было начинать. До свидания.

В кабинет вошел Шемелин. Был он в сапогах, в дорожном плаще. Увидел напряженные лица, спросил:

— Что у вас тут произошло?

— Отрогов характер свой демонстрирует.

Шемелин шагнул к Алексею, кивнул на бинты.

— Ожоги сильные?

— Да нет.

— Спасибо тебе за хлеб, Алеша. — Шемелин обнял Алексея. — А теперь отправляйся домой, в постель. Завтра утром направлю врачей из районной больницы.

Алексей вышел. Шемелин сел, размял папиросу а посмотрел на Королькову.

— А что он перебинтованный? — спросила Королькова.

— Даже об этом не сказал? Отроговский характер. Отец его у меня на руках умер. Лейтенант, командир танка был. В том бою три немецких пушки смял, «Тигра» подбил, но и его танк подожгли. Отрогов вылез через нижний люк, механика-водителя вытащил. Тут его автоматной очередью срезало: три пули прошили грудь. Сам кровью захлебывается, а товарища все-таки в воронку стащил.

— Так у Алексея Петровича роман с Огневой. Можно ли такому человеку доверять колхоз?

— Таким, как Отрогов, на фронте я не рая свою жизнь доверял.

— Николай Данилович, я вас не пойму…

— Скажите, человек с пустым сердцем может броситься в огонь? Черта с два. А письмо отошлите Аюше Базароновичу. Они там не хуже нас разберутся.

Алексей сел за руль и откинулся на спинку сиденья: только сейчас возбуждение после пожара стало проходить, и он почувствовал смертельную усталость. А после разговора с Корольковой на душе было отвратительно. Алексей подъехал к магазину, купил водки и напрямик через сопки, по бездорожью, поехал на стоянку Батомунко. День уже угасал, и, хотя еще светило солнце, в распадках уже собирались сумерки. Задымились озера. Когда Алексей приехал на стоянку, солнце уже скрылось за горы. Батомунко загнал овец и отдыхал на крылечке. Чимит на летней кухне собирала ужин.