Ружья для царя. Американские технологии и индустрия стрелкового огнестрельного оружия в России XIX века - [27]

в то время, как на Западе <…> главное внимание было обращено <…> на одиночное образование солдата, <…> у нас войска преимущественно обучались действию в массах. <…> Вместе со введением в войска нарезного оружия в европейских армиях было обращено громадное внимание на одиночное образование солдата, на развитие его ловкости, подвижности, на действия в рассыпном строю и на применение к местности, между тем как в русской армии, воспитанной на заветах Суворова, предпочитавшей силу удара в штыки меткой стрельбе с дальних дистанций, не придавалось еще столько значения одиночному обучению солдата и возможно скорейшему введению нарезного оружия [Федоров 1904: 9].

При Николае I строевая подготовка пехоты состояла в основном из демонстрации ружейных приемов и парадов – Джон Шелдон Кёртисс назвал эту обстановку «русской парадоманией». Полевой подготовки практически не существовало, и солдатам приходилось практиковаться в стрельбе из ружей во время отдыха [Curtiss 1965: 120–121].

Слабо развитое разделение труда в российском обществе в целом еще сильнее ограничивало время, отводимое на полевую и техническую подготовку. Армии приходилось выполнять много неквалифицированного труда, который в обществах с большим разделением труда мог быть передан гражданскому сектору. Полковая экономика, столь тщательно изученная Джоном Бушнеллом, отражала общество, из которого произошла. Согласно «Военному сборнику», каждый полк уделял непомерно много времени «экономическим» обязанностям – сельскому хозяйству, заготовке древесины и сена, строительству, – так что времени для овладения военно-техническими навыками солдатам не хватало [Bushnell 1985: 11–23; Яковлев 1859: 172–173].

Одна из причин, по которым в российской тактической доктрине пуля была «дурой», заключалась в том, что ее наличие побуждало солдат расходовать боеприпасы. По мере повышения скорости стрельбы во второй половине XIX века эта проблема становилась все серьезнее. Боязнь пустой траты солдатами дорогостоящих боеприпасов сказывалась в докрымскую эпоху на всей организации подготовки и снабжения армии, а руководящими принципами стали экономия и строгая отчетность в снабжении. Это еще сильнее сузило и без того ограниченные тактические преимущества, которые давала стрельба. В Николаевскую эпоху пороха и свинца, выделяемых на человека для зарядов, хватало лишь на десять патронов с пулей и 60 холостых патронов. Артиллерийские подразделения, которые выдавали порох и свинец, несли ответственность перед казной за превышение сумм. По словам одного американского официального лица,

от каждого солдата, которому выдают сорок патронов, требуют строгой отчетности, он несет за них личную ответственность и, если только не происходит настоящего столкновения с врагом, должен каждый вечер сдавать пустые гильзы оружейнику, который возвращает их ему утром перезаряженными, что непременно проверяет офицер [Norton 1882: 301][94].

Стрелковая практика оставляла желать лучшего. Для учебных занятий вместо свинцовых пуль использовались глиняные, царапавшие стволы мушкетов. На тренировках и стрельбах пули применялись по несколько раз. (После Крымской войны выделять патроны для стрельбы стали более щедро: вместо трех патронов каждый солдат получал 50 для гладкоствольных ружей и 225 – для винтовок.) «Главная масса пехоты почти вовсе не умела стрелять, иначе как залпами холостыми патронами при какой-либо церемонии. В год на стрелка отпускалось 10 боевых патронов, да и те не расходовались на прицельные стрельбы» [Федоров 1938–1939,1: 5–6][95]. Неудивительно, что обучение русских солдат шло очень тяжело и что они особенно медленно обучались обращению с огнестрельным оружием; даже в первоклассных частях, скажем гвардейских и гренадерских, меткость ружейной и артиллерийской стрельбы была совершенно неудовлетворительной.

Поражение в Крыму

Поражение непобедимой, казалось бы, России в Крымской войне потрясло всю державу. В числе главных причин неудачи были недостатки стоявшего на вооружении огнестрельного оружия. К тому же его неэффективность усугублялась недостатками в обучении солдат, неудовлетворительным техническим обслуживанием и ремонтом. Более того, вооружение русской пехоты технически отставало от вооружения союзников. К 1852 году Россия справилась с переделкой кремневых ружей в ударные мушкеты, но «переделочных» мушкетов хватало лишь для действующей армии. По словам британского обозревателя, «мануфактуры Тулы, Златоуста и Санкт-Петербурга вряд ли способны восполнить ежедневные потери». Многие солдаты все еще были вооружены кремневыми ружьями, причем находившимися в столь плачевном состоянии, что российское правительство вот-вот «могло увидеть свои армии с непригодными для стрельбы мушкетами»[96]. Однако главная слабость заключалась не в системе замков, а в устройстве стволов: в то время как западные державы перешли на нарезные стволы, обеспечивавшие более меткую и дальнюю стрельбу, русская пехота была вооружена почти исключительно гладкоствольными мушкетами. По оценкам генерала Тотлебена, не более 5 % российских войск в Крыму имели нарезное оружие, в то время как треть французской и половина британской пехоты были вооружены винтовками [Зайончковский 1852:25; Beyrau 1984:100; Showalter 1975:99]. К концу войны британские полки снабжались энфилдовскими винтовками, использовавшими пули Минье, – последним, высшим достижением дульнозарядной системы ружей. Часто приводятся данные о том, что в битве при Альме у русской армии численностью 35 000 человек имелось 2 000 винтовок, а у французских и британских солдат – 15 000 винтовок. К концу войны винтовки получили 13 % российских пехотинцев, тогда как 80 % оставались вооружены ударными гладкоствольными ружьями, а 7 % все еще воевали кремневыми ружьями. Военный историк Федоров негодовал: «…все эти недостатки были немыслимы у союзников, прекрасно вооруженных и обильно снабженных всем необходимым» [Федоров 1904: 145]