Русское воскрешение Мэрилин Монро - [51]

– Вам не жалко подставу?

– Нет, – твердо и откровенно ответил Фомин про известного ему Соколова. – Год назад ему не стало жалко было моего лучшего друга и пламенного коммуниста. Так мы будем квиты.

Ребров хотел обсудить это дело с Левко, но тот отказывался не только слушать, или вникать в детали планов, а запрещал даже упоминать в своем кабинете обо всем «бандитском», как он выражался. Но по тому, что Левко сам же и поручил ему связаться с генсеком, и наверняка, догадывался, – для какой цели, Ребров, прекрасно изучив того за двенадцать лет, заключил, что решать теперь ему самому. Он же и намекнул, что это единственный шанс для банка вернуть их деньги, и сделать это быстро.

Еще год назад его лечащий врач начал переговоры с больницами о пересадке ему донорской печени. Операцию можно было сделать в Германии, обошлась бы она в два миллиона евро. Тогда эти деньги были для Реброва не проблема, и он уже начал сдавать необходимые анализы. Но тогда же у Левко начались в банке проблемы: нужных наличных для предоплаты не оказалось, и все дело пришлось затормозить. Теперь, по словам Левко, забрезжил свет в конце туннеля, деньги могли бы появится на операцию уже через неделю, и глупо было испортить все отказом. В конце концов, двумя трупами больше или меньше, какая теперь разница… Ребров никогда не рассказывал Левко о пересадке печени, но он, как и тот, знал, что без нее ему оставалось жить не больше полугода.

На следующей встрече с генсеком Ребров попросил того концентрироваться на плане «А», с сумасшедшим, а рассчитывать на план «Б» и его прямую помощь, в качестве киллера, только в крайнем случае. На том и порешили.

Как банкир Левко ни лавировал, ни увертывался всю неделю от прямых разговоров с Ребровым про эти дела, – он стал соучастником двойного преступления, и дело бы им пошили общее. Конечно, бандит Ребров не проговорится даже под пыткой, беспокоиться с этой стороны было нечего. Но кто знает, что будет потом? Именно поэтому в понедельник перед обедом, миллиардер Левко с обострившейся неприязнью вспомнил о Реброве.

25. Черный понедельник

Как умный политический деятель, генсек Фомин кое-что утаил от спонсора Левко, когда просил у него денег в ту последнюю памятную встречу, и то было самое важное. Первое – это было про Сергея Есенина. Клон великого поэта по прилете в Москву оказался не только поэтом, он был еще и наркоманом. Уже через день после прилета он начал искать вокруг их коттеджа, чем бы ему «ширнуться». Местных слов таких он, конечно, еще не знал, но поэту они были не нужны. С собой, естественно, он ничего не привез, предполагая серьезный «шмон» на таможне, поэтому сразу обратился к пригласившему их сюда Фомину. Генсек не был готов к такому обороту событий, и буквально остолбенел от неожиданности. Но проблемы с поэтом у него только начинались.

Не желая якшаться с наркоторговцами, и доставать поэту наркоту, Фомин, вспомнив историю его великого родственника, попытался притушить «ломку» алкоголем. Он привез из ближайшего магазина ящик самых разнообразных напитков и, остерегаясь огласки, сам же втащил его в комнату поэта.

Есенин, к своим тридцати годам никогда не пробовал алкоголя: в Индии, по религиозным и иным причинам действовал суровый «сухой» закон. Перед каждым въездом в его родной Мумбай стояли блокпосты, на которых могли проверить каждую въезжающую машину. Поэтому больше всего поэт любил простую «травку» – афганскую анашу. Именно под ее кайфом он написал свои лучшие стихи. Но, с возрастом, запросы начали меняться, поэтическая муза потребовала большего, и поэт сел на иглу. Деньги он зарабатывал переводами и песнями на свои стихи, исполняя их на многочисленных индийских праздниках.

Алкоголь поэту понравился, и первую неделю он почти не выходил из своей комнаты, общался только с сестрой и писал новые стихи. Но ко второй неделе ему стало скучно взаперти, он пожелал общества, деятельности и песен перед публикой. Фомин не мог допустить этого. Вскоре должен был прилететь Ленин, а любые и неминуемые скандалы вокруг его брата могли все испортить, бросить тень не только на него самого, но и на партию. Малейшие отрицательные эмоции, вызванные у миллионов избирателей братом-наркоманом, ставили на планах партии крест.

Фомину все-таки пришлось вывозить поэта в общество. Он возил его в офис партии, поручал кое-какую работу в предвыборной горячке: сочинять строки листовок, воззваний, будущих телевизионных агиток и тому подобное. Но делать этого вовсе не стоило: поэт начал вникать в суть их идеологии и политической программы. Они ему очень не понравились.

К концу месяца, за неделю перед прилетом Ленина, поэт стал неуправляем. Употребляя алкоголь вполне открыто, понемногу, но очень часто, из маленькой карманной бутылочки, он начал писать стихи и агитки – против самой партии ленинцев. Имея доступ в Интернет, он начал посылать свои антикоммунистические опусы в газеты. А в социальных сетях и на поэтических форумах он становился очень известным и популярным человеком. Он завел даже под своим именем, – знаменитым именем! – собственный блог. Этим он и подписал себе смертный приговор: провокатору было не место в рядах партии.