Русское воскрешение Мэрилин Монро - [49]

В понедельник, к обеденному времени, его пять заемных миллиардов превратились в шесть с половиной. Провалившиеся в пятницу вдвое рубль и российские ценные бумаги отыгрывали во всем мире обратно вверх на воскресных новостях, но делали это очень и очень осторожно. К старым ценам они не вернулись, но все-таки выросли на треть. На треть от тех цен, до которых докатились в пятницу. Россия была слишком непредсказуемой, чтобы все можно было забыть или сделать вид, что ничего не случилось. С дрожью в груди, блестящими, и очень уставшими от монитора глазами Левко всматривался в миллиардные суммы на экране. В который раз, не доверяя ни глазам, ни лихорадочному своему уму, он вычитал из шести с половиной миллиардов долларов, мерцавших нулями на его мониторе, те пять миллиардов, которые он получил в кредит, и каждый раз у него получалось одно и то же, один миллиард с половиной. Долларов! – теперь его собственных.

Так Левко в понедельник, ближе к обеденному перерыву, стал миллиардером. Банк, с его долгами и кредиторами, никакого значения теперь не имел. Завтра же он отстегнет туда сотню миллионов, – он не жадный, – и с того хватит.

Но как только эйфория от арифметических операций с миллиардами начала слегка проходить, сразу на лучезарном счастливом небосклоне Левко замаячило темное пятно. Как совершенно справедливо отметил вождь народов Иосиф Сталин, когда исчезает одна проблема, на ее место сразу заступает новая. Как только заботы о денежных долгах навсегда исчезли – Левко вспомнил о Реброве.

24. Заговор

Жонглируя в пятницу миллиардами, Левко не угадывал будущее, а знал его. Он точно знал, что случится на стадионе в воскресенье. Но знал это по-особенному: он знал про это и не знал. Уже многие годы, разговаривая с Ребровым, он запрещал тому даже упоминать не только о «мокрых», а вообще о любых бандитских делах. После памятного возвращения долгов двенадцать лет тому назад и образования нового банка, таких дел уже почти не было. А если и были, то Левко о них только догадывался, не позволяя себе напрямую и откровенно думать о них. Потому, что за эти годы Левко стал джентльменом. Серьезным и почти честным банкиром. Годы все изменяют, стирают память и меняют привычки, делают человека злее или добрее. Так и Левко стал совсем другим.

Поэтому когда Левко узнал от генсека Фомина об изменении планов, когда тот пришел к нему просить еще денег две недели назад, то не подал и вида, что понимает, куда тот клонит. Генсек был сложным и твердым человеком. Он брал деньги, и немалые, поэтому не хотел понапрасну путать или пугать щедрого спонсора. Он намеками предупреждал Левко, что должно скоро произойти. Так понимал это дело и Левко. И был по-своему благодарен, потому что знал на своем опыте: любые неожиданности в денежных делах кончаются плохо.

Первоначально денежная схема была очень простая. Опытным глазом картежника, Левко раскусил ее сразу, как несложный расклад в преферансе. Под нее он и отдал генсеку последние миллионы банка. Получив при этом железное обещание генсека, что внезапное возвращение Владимира Ильича Ленина на историческую родину останется тайной для всех, включая его партийцев, по крайней мере, до предпоследнего дня. Левко хорошо представлял, как на это среагируют мировые биржи. Не надо было быть банкиром или финансистом, нужно было только знать номер авиарейса из индийского Мумбая. Генсек сдержал свое обещание, никто не узнал о возвращении Ленина до четверга, Левко нигде не ошибся, продавая «в короткую» все российское незадолго до этого, и так за считанные часы банк-банкрот буквально выскочил из долговой ямы и даже очень хорошо заработал.

Но вот, оказалось, это было лишь первым действием пьесы, – или, как бы Левко предпочел выразиться, – первым актом его оперы. Чем глубже Левко вникал в то, о чем туманно намекал ему генсек, пришедший за новыми деньгами, тем он больше холодел изнутри и загорался в голове. Единственное, что Левко понял из всех этих туманных намеков, и единственное, почему он разыграл сценку, будто ничего не понял, было: Владимир Ильич Ленин должен вскоре после прилета умереть.

Левко не вникал в детали и политику этой партии, – он мыслил иными категориями. Он только понял , что новый Ленин не устраивал коммунистов-ленинцев, тот не был настоящим коммунистом, как они все, а был неизвестно кем. Такого объяснения ему было достаточно.

Фомин опять намеками, но частью вполне откровенно, рассказал Фомину, что ожидал от Владимира Ильича много большего. Его воспитали совсем не так, как на то рассчитывал покойный генсек Юрий Андропов. Технические родители, или воспитатели клона, совершили историческую, непростительную ошибку. Этот Ленин не только не был коммунистом в душе, а наоборот, он сам был теперь опасен, как чума, для всего коммунистического движения мира. Ленин оказался йогом, а вовсе не большевиком, и этим все сказано.

Единственным образом, как этот клон Ленина мог частично искупить свою вину, или вину его технических родителей, это два-три дня постоять, желательно молча, на трибунах под красными флагами, и показать свое лицо, узнаваемое, как у суперзвезды, миллионам телезрителей по всему миру. Этого будет вполне достаточно.