Русское воскрешение Мэрилин Монро - [34]

Цех продолжал шуметь и аплодировать, никто ничего не слышал и не понимал, что говорил им вождь: они следили только за его кепкой в руке, как за палочкой дирижера. Я смотрел на членов политбюро и с трудом верил своим глазам: они тоже гремели в ладоши, как весь цех, и даже потрясали кулаками, каждый над своей головой. Встреча с рабочими проходила успешно. Конечно, Фомин благоразумно позаботился, чтобы микрофоны были отключены.

Субботним утром у коттеджного поселка вся дорога была забита автомашинами: в них, и в палатках у леска за обочиной, ночевали те, кто не мог расстаться с Лениным ни на один час. Еще привлекла мое внимание компания молодых людей обоего пола в желтых и оранжевых одеждах – кришнаиты, российские последователи индийского бога Кришны. Обритые наголо, они кружились в танцах, пели тихие гимны и мелодично звенели колокольчиками на руках и ногах. Они пели: «Хари Кришна, хари, хари. Хари Рама…»

Первым в коттедже я увидал Фомина.

– Где вас, Николай, носит! Сейчас выезжаем. Товарищ Ленин вчера сорвал себе на митинге голос. Погода слишком холодная. Словом – сегодня никаких для него выступлений!

– Куда едем?

– План перемещений Ленина – закрытая информация. Так вы меня поняли? Не давать Ильичу говорить ни слова с трибуны. У нас еще много митингов, но ему – ни слова! Нужно поберечь его горло до завтра. Завтра для нас – главный день. Мы с нетерпением ждем его завтрашней главной речи на стадионе.

Наверху скрипнула ступень деревянной лестницы: спускался Владимир Ильич под руку с сестрой Мэрилин. На Владимире Ильиче был, как и вчера, строгий темный костюм. Но Мэрилин была одета по-домашнему – в короткий облегающий халатик. Ленин поздоровался со мной даже не как со знакомым, а просто как с родным для него человеком. Безусловно, у Владимира Ильича была потрясающая харизма, он был настоящий волшебник. Я уже был готов за него и в огонь и в воду.

Когда все выходили из дверей, я шел последним и вдруг почувствовал прикосновение, – то была рука Мэрилин.

– Вы не можете задержаться на десять минуток? Мне очень нужно с вами поговорить.

Я невольно взглянул во двор, – все уже рассаживались по машинам. Но ее голая нежная рука уже колечком обвилась вокруг моей.

– Пожалуйста, Николай! Я доверяю только вам. Это о Сереже Есенине. Вы их всех потом догоните, я знаю, куда они поехали. Пожалуйста.

Я отвернулся от двери и послушно пошел за ней. Не отпуская мою руку, она повела меня вверх по лестнице, открыла на втором этаже дверь и потянула меня за собой. Это была ее спальня.

– Я вам сейчас кое-что покажу… А вы пока садитесь.

Садиться тут, кроме как на кровать, было негде, и я остался стоять.

– Мне девочки показали тот листок, который оставил перед смертью Сережа… Но это не его стихи!

Мэрилин рылась в тумбочке около кровати, спиной ко мне, а я молчал и только следил за ее пышными бедрами, обтянутые халатиком. Халатик был очень короток, и открывал мне весьма заманчивые места.

– Вот, читайте! Это его настоящие стихи, он их печатал в книжке.– Она протянула мне тонкую книжицу, с раскрытой пальцами странице.

Я прочитал четверостишье:

Я в сон ночной уйду, любя,

Лечу к Тебе, встречай меня.

– Теперь вы догадались? Первая строчка на листке кем-то придумана и подставлена. И стало звучать, как будто самоубийца написал: «Я ухожу из сентября». А на самом деле… Его убили, я знаю!

Я сразу вспомнил темное окно на фотографии, которую мне показывал Фомин. Подумал, что такой отблеск от фотовспышки в окне мог получиться только поздно вечером или ночью, а не утром, в девять, когда партийцы приходят на работу. А ведь то фото снимал сам Фомин. Значит, он соврал мне. И я сказал:

– Пожалуй, так.

– Господи! Теперь они и меня убьют. Защитите меня, Николай!

Я не успел слова сказать, чтобы успокоить ее или заверить, что обязательно защищу ее. Она вдруг бросилась ко мне, обняла, прижалась телом и стала целовать в губы.

Я не сопротивлялся. Она попятилась к кровати, потянула меня за собой и мы упали на мягкие подушки.

Мы занимались с ней любовью не пять минут, а полчаса. Меня хватило на четыре раза. Хватило бы и на большее, после передышки, но мне очень нужно было к Ленину.

Я встал и начал одеваться.

– Куда они поехали? – спросил я.

– В Мавзолей Ленина, на Красной площади. Ты знаешь, где это находится? – спросила она меня на полном серьезе. – Я ужасно боюсь покойников, поэтому не поехала. Ты рад, что я осталась?

18. Живой и мертвый

Я помчался на своем «Харлее» на Красную площадь. Никто за сто лет так не опаздывал в Мавзолей, где вечным сном спал Владимир Ильич Ленин, как я в это утро. Я бросил мотоцикл у Манежа, кинулся в Александровский сад и тут увидал хвост очереди в Мавзолей. Такой очереди в это место я не видал уже двадцать лет, с тех самых пор, как в Кремле спустили красный флаг с серпом и молотом, а подняли тот, который настоящие коммунисты зовут только «власовским». Очередь была толщиной в пятерых, заворачивала с Красной площади у Исторического музея и тянулась по всей аллее сада. Я побежал трусцой вдоль нее.

Не успевая разглядывать эти сотни лиц, я искал только голого йога Пурбу: его бы я не пропустил. Но йога нигде тут не оказалось. Так я добежал до Мавзолея – и не увидел никого из знакомых. Узнал только, и то по оранжевым одеждам, компанию кришнаитов. Их уже сторожил тут полицейский, – видно, они и тут пробовали кружиться и звенеть колокольчиками, да их быстро приструнили. Я побежал обратно, размышляя отчаянно, где их искать, и вдруг: