Русское воскрешение Мэрилин Монро - [33]

Но в дверь подъезда вошел Хребтов. Когда тот стал подниматься по лестнице, Ребров, не оборачиваясь и продолжая собирать с пола мелкие бумажки, попятился назад, так, что тому пришлось бочком, бочком, проходить, у самой стенки. Наконец тот прошел, встал лицом к лифту, нажал кнопку и стал ждать. Ребров, не выпуская из левой руки ворох бумажек, и даже специально шурша ими, вынул из кармана пистолет «ТТ» китайского производства, протянул руку к затылку стоявшего у лифта, и дважды выстрелил.

Когда Ребров на следующее утро позвонил первому из списка должников, то он только вежливо спросил:

– Когда я смогу получить деньги?

Эти деньги он получил в тот же день. С остальными тоже проблем больше не было.

– Ну, как тебе понравился Владимир Ильич? – спросил Левко, только чтобы прервать напряженное молчание. – Похож?

– Как два лаптя, – был ответ.

Левко не интересовал ни Ленин, ни его политика. Куда интереснее была его сестра. Он даже как-то ездил на чай к Фомину, только чтобы с ней познакомиться. Та была актрисой и звездой первой величины, и Левко было бы очень лестно заполучить ее в свою любовную коллекцию. Но скоро выяснилось, он не в ее вкусе, и она его быстренько отшила. Левко не сильно расстроился: он списал свою неудачу на чары Сергея Есенина, тоже пившего с ними за столом чай.

– Ладно, я поеду, – сказал Ребров, оторвавшись от телевизора. – Только теперь знай: если что – за мои деньги головой ответишь.

Левко только кивнул. Он не пошел провожать партнера до двери. Как только тот вышел, Левко позвонил секретарше:

– Сооруди-ка мне поужинать. С тортиком.

Левко никуда не торопился. Ему предстоял длинный вечер у мониторов. Он должен был дождаться, когда начнет закрываться на выходные дни нью-йоркская биржа – в полночь по московскому времени. Тогда он и сделает самые главные ставки в своей жизни.

За тот вечер на американских биржах русские рубли, а также все наши облигации и акции провалились еще ниже. Но ближе к полуночи наступило насыщение, и кто-то начал даже покупать по дешевке все русское, и цены медленно поползли вверх. Полдвенадцатого Левко не выдержал и стал покупать тоже. Но если американские спекулянты покупали осторожно и понемногу, потому что те ничего не знали, то Левко начал покупать смело и по-крупному. Потому что он знал все. Он впечатывал на свой монитор даже не миллионы, а – и впервые в своей жизни, – миллиарды долларов. Он путался в нулях и по несколько раз их пересчитывал.

Это были, разумеется, не его миллиарды, он их получил под залог своих вырученных в течение удачного дня миллионов. Это был кредит биржевой системы, с плечом один к ста. Теперь один рубль или доллар выигрыша, как у осторожных биржевиков, – для рисковых игроков, как Левко, означал выигрыш в сто раз больший: сто рублей или сто долларов. Левко так рисковал потому, что он был единственным в этот вечер человеком на финансовых рынках всего мира, кто знал будущее. Он знал, что случится в воскресенье.

17. Любовь в субботу утром

Я выехал в семь утра. Субботние дороги были забиты даже хуже, чем вчера, но теперь я был на «Харлее» и резал пробки, как хотел. Мне предстояло провести день с Ильичем, и я поймал себя на мысли, что сделаю это с радостью. Но эта радость смешивалась слегка с жалостью к этому доброму, не от мира сего человеку.

Как я и предполагал еще вчера, после речи в аэропорту Фомин начал жестко контролировать Ильича. Уже на встрече с московским пролетариатом, – рабочими завода «Серп и молот», – все микрофоны на трибуне по невыясненной причине не работали. Из-за изменений в графике мероприятий и пятничных пробок приехали мы туда не в обеденный перерыв, как планировали, а только к концу рабочего дня. Но рабочие его ждали, и громадный цех, где установили трибуну, был забит людьми до предела. Когда поднялись на трибуну, и выяснилось, что микрофоны отключены, Фомин заторопил Ильича:

– Начинайте, начинайте, рабочие ждут! У настоящего Ильича никогда не было микрофона. Вот вам это, держите.

– Что это?

– Рабочая кепка. Зажмите ее в кулак и размахивайте над головой. Так всегда делал настоящий Ильич.

Как только Ленин произнес первые слова, громадный гулкий цех вдруг сразу затих. Тысячи лиц, задрав головы из-за станков и машин, смотрели на трибуну.

– Товарищи! Рабочие! – начал Ленин, взмахнув кепкой. – Вас обманывают. Вас обрекли на жалкое, бедное существование. У вас отобрали счастье!

В этот миг Фомин, а за ним и члены политбюро на трибуне, зааплодировали. И сразу волнами, – от стоящих рядом и слышавших ленинские слова, до тех, которые стояли далеко и которые совсем не разбирали его слов, – прокатились громовые, с многократным эхом, аплодисменты. В точности, как в кинофильме «Ленин в восемнадцатом году».

– Но кто в этом виноват? Только вы сами! Вы должны бороться! – опять слова Ленина утонули в громе аплодисментов. – Но бороться с самими собой. Ваша беда в том, что вы не верите в Бога! Только в этом! Вы сами оттолкнули от себя эту радость. Вы блуждаете в темном лесу. Так выйдите, наконец, на свет Божий, откройте себя Богу. Я помогу вам, я выведу вас к нему, идите все за мной, я знаю путь в Царство божие…