Русское народное порно - [29]

– Так что ж, это плохо? – спросил я, разумея Сашкины рисунки.

– Завтра утром пойду в музей, покажу работы. И если они согласятся… Картины на выставке, в основном, уже висят, но я попрошу, чтобы несколько работ перевесили. Выиграем немного места. Нужно рисунки вставить в паспарту, но это я сама сделаю. Лишь бы они согласились. И ещё надо успеть, чтоб работы попали в буклет, который выпускают к открытию. В конце концов, если места не будет, так я свои работы сниму. У меня было выставок много.

– Леночка, я не ожидал такого итога нашей встречи, – сказал я. – И тем более его не ожидает сама Саби.

– Познакомишь меня с ней?

– Не знаю, хорошая моя, не обещаю.

– А на открытие-то она хоть придёт?

– Надеюсь, что да. Но не уверен. Ничего не поделаешь, такой вот она холодный цветок.

– Наверное, влияние Бориса Валеджо, возможно, Обри Бёрдсли или Эдуара Анри Авриля, – продолжала рассуждать Леночка. – И всё равно, откуда это у неё, откуда? Ведь тут не просто обнажённая натура, тут возбуждение, фаллосы, тут всё на грани порнографии!.. Будет шум, конечно, но это неважно. А рука какова! К тому ж – смешанная техника: карандаш плюс акварель! Совсем немного, отдельными пятнами. Она училась где-то?

– Нет, насколько я знаю.

– Ну и племянница у тебя, Савва Иванович!

47

Не одна Сашенька, все детки мои увлекались игрой в буковки, сочинением артистических псевдонимов. Они соединяли кусочки имён своих и фамилий и радовались тому, что у них выходило. Так Тамара Шконько стала Ташко. Обезьянка моя – Гулькей Гареева – сделалась Гуга. Татьяна Окунцова – Таок. Оля Конихина – Око. Она ещё, покрутивши свои буковки, сочинила себе полное имя: Око Аннхилия – будто испанское. Алёша Песников, переставив фамилию с именем, оборотился в Пеала. Васенька сделался Вакла. Он очень гордился своим псевдонимом.

Я же псевдонимов себе не выдумывал: у меня, как ни крути, всё пакость одна образуется – не стоит даже и пробовать. Эти причуды – забава для молодых!

Они создавали себе новые регистрации во всевозможных сетях, они переписывались между собой и с прочими юзерами. Они вставляли в альбомы свои фото, обнажённые большей частью.

Не скажу, чтобы меня это не беспокоило. Укромность наша, потаённость нарушались тогда повсеместно. Чёрт его знает, к чему всё сие нас могло привести!

Но детишкам моим было весело.

48

Когда я вернулся, две юных плутовки – Гулькей Гареева и Татьяна Окунцова дожидались меня уже во дому моём. Давно ли я развёз обеих по их обиталищам! И вот они сговорившиеся встретились сызнова и, зашед в магазин за провизией, завалились ко мне. И ключница Гулька их обеих впустила.

– Вы совсем не бываете дома! – попрекнул я юниц. – Так ваши близкие мне скоро претензии учинят и предъявят.

– У меня нет близких, – сухо ответила Таня.

– Как же, а мать?

Юница насупилась.

– Разве я плохо сегодня работала? – дрожащим голосом сказала она. – Ведь вы же можете из зарплаты за ночлег у меня высчитать.

– Дура, молчи! – вырвалось вдруг у мартышечки сладкой.

– Савва Иванович, – ещё сказала она, – пусть Танька поспит сегодня у вас. Ну и я как обычно послежу за порядком.

– Только ночью чтоб спали, – строго ответствовал я, – и не бродили ни по двору, ни по дому. Вина много не пейте, лучше книжку почитайте какую, да и с богом ложитесь себе.

– Вам не идёт, Савва Иванович, когда вы пытаетесь папашу из себя корчить, – прыснула гадкая Гулька.

Вот кто ветвей агновых несомненно заслуживает. По попе упругой.

А Танечка вдруг ко мне порывисто кинулась. До пола почти опустившись, мою десницу схватила и губами коснулась её.

– Савва Иванович! Савва Иванович! – вскричала она голосом тоскливее какого-нибудь макаронного Перголези.

– Ну, хватит, хватит! – недовольно я руку отдёрнул.

– А камера ваша сегодня мне снова шептала, – бросила Гулечка. – Она мне подсказывала…

Я ушёл к себе в кабинет.

Дом сумасшедших какой-то!

Никакая из юниц ко мне не приходила сей ночью, вы не надейтесь! Да если бы и пришла, я бы не впустил, это уж точно. Я теперь уж учёный: знаю, что бывает, когда юниц близко до себя допускаешь.

И снова Гулька с Танькой хитроумные пили вино, потом неспешливо поднялись наверх, обоюдно разделись и нагими легли, крепко обнявшись. Друг дружку трогали тихо и тихо ласкали.

Ночью, пока я монтировал новые фильмы, письмо из Праги пришло.

«Дорогой друг мой Савва! – писал Николай. – Безмерно был обрадован я твоим письмом и твоими первыми успехами. Успехами на нашем общем поприще. Впрочем, какое это поприще? Поприще, быть может, только для тебя, рискнувшего и свершившего столь кардинальный переворот в своей жизни. Для нас же здесь это бизнес, бизнес и ещё раз бизнес! Бизнес тяжёлый, кровавый, циничный. И к тому ж не такой прибыльный, как бы хотелось. В чём-то я завидую тебе. Завидую твоей непосредственности. Завидую свежести твоих артистов, их юности, таланту. Здесь, веришь ли, таких давно не осталось. Расчёт пропитал собой всё. Иная сопля семнадцатилетняя – а приходит на съёмки со своим юристом и менеджером, а ежели что, так и с полицией. Вы там сетуете на продажность ваших полицаев, но видели бы вы тутошних! Вот у кого глаза круглы, как пять евро! Или и того более! Вот кто поживу чует за километр и уж точно своего не упустит. К чему я это? Ах да! Фильмы, тобой присланные, уже размещены на нашем портале. Адрес тебе известен. Посещаемость фильмов вполне приличная. Прими мои поздравления! Оплата будет возможна спустя некоторое время и, увы, не совсем в том объёме, что мы с тобой обсуждали прежде, но такова нынешняя конъюнктура. Львиная доля барышей достаётся моим партнёрам и компаньонам, плюс к тому – оплата биллинговой компании и другие расходы. По поводу финансовых вопросов с тобой в ближайшее время свяжется мой начальник отдела продаж, коего зовут Марком…»