Русско-польские отношения и политическое развитие Восточной Европы во второй половине XVI – начале XVII вв. - [47]

) страну, как утверждал Борис», и «имелись явные доказательства того, что это не сочинено»[450]. Свидетельства этих независимых друг от друга сообщений позволяют понять, что стоит за лаконичным показанием источника 20-х годов XVII в. — «Нового летописца»: Борис в борьбе с Шуйскими «научи на них доводити людей их Федора Старова с товарищи и возложи на них измену»[451]. «Измена» — это были сношения Шуйских с польским королем.

Как бы то ни было, осенью 1586 г. оппозиция была разгромлена. Тем самым пропадала (пусть даже проблематичная) возможность сотрудничества с внутренними силами в России и задуманный сенаторами план становился полностью нереальным. Однако сообщения об этих событиях еще не стали известными шляхте, когда 13 декабря 1586 г. в разгар приготовлений к созыву сейма и будущей военной кампании С. Баторий неожиданно скончался; сеймики разошлись, не приняв никаких решений[452]. Ситуация изменилась, а это требовало от обеих сторон поисков новых конкретных путей, которые вели бы к осуществлению их целей.

Формирование русской внешнеполитической программы во время третьего «бескоролевья» (1587 г.)

Первоначальный план действий сложился у русского правительства быстро. Уже в январе 1587 г. в Литву выехали русские посланники Е. Ржевский и 3. Свиязев с предложением польско-литовским феодалам быть «под… царскою рукою с государством Московским сопча заодин»[453]. В грамотах сенату и «рыцарству» обеих частей Речи Посполитой[454] говорилось, что царь, желая всякого добра «как своему государству, так и вашим землям», предлагает обоим государствам объединиться под его «царскою рукой» и «против всех недругов стояти обще заодин». Если польско-литовские феодалы относятся к этому предложению положительно, то им следует присылать в Москву «великих» послов, «умыслив накрепко со всею землею как которым делом были пригож». В соответствии с предложенной процедурой посланникам не было дано указаний о возможных условиях унии: все вопросы должны были решаться на переговорах царя с «великими» послами Речи Посполитой[455]. Одновременно послам было дано поручение, которое позволяло представить русский внешнеполитический замысел конкретнее. Послам следовало проинформировать литовцев, что если поляки «одни кого себе за государя оберут», то царь согласен на то, чтобы его выбрали только на литовский трон. Одновременно послы должны были заверить литовцев, что царь в этом случае не только сохранит в неприкосновенности права и вольности дворянства Великого княжества, но и позаботится о том, чтобы «начальное государство Киевское» и другие земли, которые поляки «приворотили к польской земле насильством», были снова присоединены к Литве[456]. В ответ на возможные сомнения в реальности таких предложений, послам предписывалось разъяснять, что ведь «государство Литовское, коли было за великими князьями Литовскими опроче Коруны польские, ино и тогды против Польши стояло, а ныне коли будут такие два государства вместе, ино кто может против их стояти»[457]. Предпочтительность для Великого княжества соединения с Россией, а не с Польшей дополнительно аргументировалась тем, что «поляки верою с крестьяны на рознь, а вы, паны-рада и вся земля литовская крестьяне с нашею землею вера одна и обычай один»[458].

Таким образом, на первом этапе третьего «бескоролевья» русская политическая линия была прямым продолжением тех проектов начала 70-х годов XVI в., которые предусматривали разрыв Люблинской унии, создание русско-литовского объединения и восстановление Великого княжества в его первоначальных границах. Правда, с самого начала русское правительство проявило в своем подходе известную гибкость. Так, если бы предложение разорвать унию с Польшей встретилось с отрицательной реакцией литовских политиков, посланники должны были придать своему предложению о сепаратной элекции другой смысл, утверждая, что это просто лучший способ привести «бескоролевье» к нужному литовским феодалам результату: если царь станет великим князем литовским, «тогды и у неволи быти Коруне Польской с Великим княжеством Литовским»[459]. Однако, очевидно, какой вариант переустройства Восточной Европы был для русских политиков более желательным. Не менее ясно это видно из перечня магнатов, которым были адресованы грамоты царя и бояр[460]: все высшие сенаторы Великого княжества, украинские магнаты — К. Острожский и Я. Збаражский — и лишь два представителя Короны в узком смысле слова (архиепископ гнезненский и подканцлер коронный).

Не случайно также посланники должны были уговаривать литовцев присылать в Москву своих послов — «наперед польских панов», заверяя их, что после своего избрания царь будет «Великое княжество Литовское и любить больше, и оберегать больше Коруны польские, потому что и земля со государя нашего заодно вместе и вера одна и обычай крестьянской»[461].

Мотивы, склонявшие русское правительство к проведению такого курса, были по существу теми же, которые определяли аналогичные шаги Ивана IV. Возможно, что к этому добавились дополнительно опасения перед экспансионистскими акциями польских феодалов и их вождя — Я. Замойского