Русский язык в зеркале языковой игры - [199]

Еще несколько примеров обыгрывания канцеляризмов:

(4) — А! Пролетарий умственного труда! Работник метлы!— воскликнул Остап, завидя согнутого в колесо дворника (И. Ильф—Е. Петров, Двенадцать стульев, VI).

(3) Вероятно, он [Паниковский] вспомнил, что его часто били отдельные лица и целые коллективы и что при этом ему бывало очень больно (И. Ильф—Е. Петров, Золотой теленок, XII).

(6) Припаяли ему внушение,

Что вошел с кулакам в сношения,

Что в июньскую полночь синюю Искривил комсомольскую линию

(М. Исаковский, У Ванюши не пахана пашенка...).

А. Т. Твардовский писал, что в пародийной окраске примеров использования Исаковским протокольно-газетных оборотов (типа (6)) «не содержится сатирических оттенков. Это мягко иронический, ни для кого не обидный тон, подрывающий, однако, магическую, заклинательную силу претенциозно-казенных штампов речи, выводящий их из строя» [Твардовский 1978: 20].

(7) С маленькими детьми я принимаю всегда преглупый тон.

—Я читаю, дитя мое, о тактике жирондистов.

Она долго смотрит на меня.

—Л зачем?

— Чтобы бросить яркий луч аналитического метода на неясности тогдашней конъюнктуры (А. Аверченко, Вечером).

(8) С богатой добычей вернулся в родное стойбище охотник Черттезнаев. Каково же было удивление 60-летнего охотника, когда оказалось, что мех двух из убитых им лисиц—искусственный! Это уже не первый случай отстрела в Якутии лисиц с искусственным мехом («Лит. газета», 16-я страница).

В (8) нелепость содержания подчеркивает особенности газетного стиля, в частности его склонность к штампам и претензию на достоверность и точность информации.

Еще несколько примеров.

(9) ГИПОТЕЗЫ, ОТКРЫТИЯ. Любопытную версию выдвинул Сысой Свиридович Сидоров для объяснения тайны загадочной улыбки Моны Лизы. Не исключено, считает исследователь, что она просто была дурой (А. Кнышев, Тоже книга).

(10) ..Каждый из нас почитал святой обязанностью с опасностью для фасада и тыла воровать горячие пироги для всей компании (...) У Шашиного отца—рыжебородого пьяницы—была прескверная манера лупить своего отпрыска, где бы он его ни настигал, а так как около него всегда маячили и мы, то этот прямолинейный демократ бил и нас, на совершенно равных основаниях (А. Аверченко, Молодняк).

(11) Комментируя статью «Правды Русской»: «Если убьют купчину немца в Новегоро-де, то за голову десять гривен», М. Зощенко пишет: Столь унизительно низкая цена за голову иностранного специалиста в дальнейшем, правда, была доведена до сорока гривен, и убийство, интуристов, видимо, стало не всем по карману и не всем доступно (Голубая книга. Деньги).

Может быть, самый яркий пример — не высмеивания штампов, а отказа, отталкивания от штампов (почти обязательных!) — сочинения протопопа Аввакума, который парадоксальным образом сочетает сверхконсервативные взгляды на общественную и религиозную жизнь с поразительной новизной языка и стиля художественной речи. Вместо застывших сочетаний с религиозной тематикой в его произведениях «торжественно-книжные слова окружаются реалистически-по-вседневным ореолом» [Виноградов 1980:15]:

Держись за Христовы ноги!

А я, на небо глядя, кричю„

Полны сЬти напехалъ Богъ рыбы.~

Ия су~ ко Богородице припалъ\ Владычице моя, Пресвятая Богородице, уйми дурака тово, и таке спина болитъ!

Долгое время дальнейшее использование, воспроизведение не только штампов, но и вообще актов индивидуального творчества (в том числе и языковой игры) оценивалось отрицательно как «повторы», «перепевы», «плагиат», «штамп» (языковой или литературный), как признак эпигонства. Затем наиболее внимательные исследователи с удивлением (почти с изумлением) обнаружили подобные «штампы», привычные словосочетания в стихах больших поэтов и не сразу дали правильную оценку этому явлению. «Если М. О. Гершензон еще относился к явлениям такого рода как к неожиданному курьезу (отсюда вызывающее название его недописанной статьи “Плагиаты Пушкина”), то В. Виноградов ощущает их уже саморазумеющимися и в “Стиле Пушкина” приводит такие заимствования Пушкина из своих предшественников десятками» [Гаспаров 1986: 183]. И, наконец, в последнее время начинает осознаваться тот факт, что без этого невозможно дальнейшее развитие языка и поэтической речи, что иначе и быть не может. «Художественный текст, состоящий из индивидуальных выразительных знаков, перестает быть художественным и становится экспериментальным»,—писал JI. В. Щерба (цит. по: [Бакина 1995]). М. JI. Гаспаров справедливо отмечает, что «мышление готовыми словосочетаниями характерно и для больших поэтов. (...) на самом деле ничего зазорного в употреблении ритмико-синтаксических стереотипов нет: если поэт пользуется готовыми словосочетаниями языка, то это так же естественно, как и то, что он пользуется готовыми словами языка» [Гаспаров 1986: 197]. В еще большей степени сказанное относится к обыденной речи, где так часты «формульные выражения» — сравнения (злой как собака), метафоры (свежий ветер, железная воля), генитивные конструкции (реки крови), которые стали уже общеязыковыми.

Диалектизмы и жаргонизмы

(1) [Начало повести крестьянского писателя-середнячка из группы «Стальное вымя»]