Русский язык при Советах - [91]

Здесь, по сути, смыкаются две вышеуказанные проблемы русского языка советского периода, а именно: проблема взаимоотношения языка и действительности есть необычное для языкового развития раздвоение семантики слов на официальную и неофициальную, т. е. сосуществование в одном и том же письменно-речевом оформлении намеренно-лживого отображения и правдивого восприятия советской действительности. Именно через необычность разрешения этого вопроса раскрывается и вторая проблема – качественное своеобразие русского языка советского периода.

Сложность момента заключается в том, что фразеологический штамп давно существует в развитых языках, т. е. стилистика языка, его фразеологическая идиоматика заключается не только в образном употреблении как будто не совместимых логически элементов («экзамены на носу», «он не в своей тарелке»), но и в обыкновенной стандартизации синтагм («отрицать явление», но «опровергать мысль, мнение»). В основном – это проблема синонимического подбора.

Этот синонимический подбор, по сути, является «естественным отбором», закономерность которого не всегда может быть прослежена и объяснена. Так как человек еще до сих пор не открыл подлинных пружин языкового развития, то он не в состоянии произвольно менять его структуру.

Классикам, конечно, в какой-то мере удается внести что-то свое в структуру языка, в его лексику и даже фразеологию. Но это индивидуальное творчество, по сути, является только шлифовкой того материала, тех полуфабрикатов, которые неосознанно создаются безымянными творцами, а имя им – легион.

Что же сделали большевики? Они узурпировали и монополизировали право создания фразеологических штампов. В отличие от народной многовековой чеканки слов и выражений, охватывающих всё многообразие человеческой жизни, большевики создали сотни и тысячи бездушных партийно-политических фраз, не руководствуясь и не следуя никаким другим соображениям, кроме одного – соответствия пресловутой «генеральной линии» на данный момент.

Еще задолго до написания этой книги, на пороге тридцатых годов, уже высказывалось мнение, что «нельзя десять лет подряд играть на человеческой психике одним и тем же смычком, – об этом нам конкретно расскажет история любого изживаемого образа или оборота». (Е. Поливанов, За марксистское языкознание, стр. 171) [87].

И, действительно, язык жестоко мстит за насилие над собой, за то, что в него искусственно вводят не народом-языкотворцем созданные слова и фразы, не выношенные в глубинах народного сознания и не являющиеся плотью от плоти его. «Нет в них души», – сказал бы великий русский языковед П. Потебня, нет в них следов неутомимого труда всего народа, добавим мы, следуя проникновенным словам классика русской литературы В. Короленко:

«Слово – это не игрушечный шар, летящий по ветру. Это орудие работы: оно должно подымать за собой известную тяжесть. И только по тому, сколько оно захватывает и подымает за собой чужого настроения, – мы оцениваем его значение и силу».

Советская речь именно и не обладает этой весомостью, о чем убедительно свидетельствует уже упоминавшийся М. Слободской в своих сатирических стихах (цит. по Новому Русскому Слову, 30 янв. 1951):

Слова пусты – без веса, без нагрузки,

Приходят и уходят налегке -

Оратор говорит хоть и по-русски,

Но всё же не на русском языке.

У речи нет ни формы, ни обличья,

Словарь – по пальцам можно перечесть,

Не «нету», а «отсутствует наличье»,

«Фактически имеем», а не «есть».

Он скажет не «сейчас», а «на сегодня»,

Не «двое», а «в количестве до двух»…

В своей очень интересной работе «Живое и мертвое слово» Л. Ржевский на вопрос, перестал ли русский язык быть «великим и могучим», справедливо отвечает:

«Великим и могучим – нет, не перестал. Не успеет перестать. Будем надеяться, что никогда не перестанет, но он перестал быть свободным. И от этого все качества. Последствия этого катастрофичны». (Грани, № 5, 1949, стр. 63).

Далее автор, не переоценивая засоряющую роль вульгаризмов и даже проявляя к ним излишнюю терпимость, несколько консервативно подходит к оценке многих, мы бы сказали, полезных неологизмов в русском языке советского периода.

Зато нельзя не согласиться с его утверждением, что «…несвободный язык истощается, как река в засуху – вширь и вглубь. Словарь хиреет не только за счет сдачи в архив некоторых словарных рядов, – оскудевают лексико-семантические комплексы, беднеет синонимика языка. Я хочу сказать, что вторым тягчайшим следствием давления на мысль и слово является страшная шаблонизация речи». (Там же, стр. 64-65).

Однако даже сорокалетняя засуха не может иссушить могучую и полноводную реку русского языка. Пусть обмельчало русло, затянуло его илом, обнажились безобразные коряги, но пройдет благодатный дождь и снова забурлит, заиграет река и унесет далеко, в море забвения, тину и сор, попавший сверху. Да и на дне реки бьют неиссякаемые ключи народной мудрости и сопротивления всему наносному, уродливому, лишающему свободы и русского человека, и русский язык. Пройдут годы, и наш потомок, рассматривая издания этих лет, с недоуменной улыбкой задержится взглядом на каком-нибудь «буйном росте благосостояния трудящихся масс под солнцем сталинской конституции и под мудрым водительством любимого вождя и учителя, лучшего друга рабочих и колхозников…». Русский язык нельзя надолго заставить придерживаться навязанного партией и правительством советского штампа, ибо еще Н. В. Гоголь отметил, что