Русский язык при Советах - [60]

«…аффективно-окрашенные представления, связанные с впечатлениями боя, становятся главным источником метафорических иносказаний для предметов мирной жизни, окружающей окопника; происходит распространение определенного круга значений за его нормальные границы (по терминологии Шпербера – «семантическая экспансия»). Например, у немцев походная кухня получила название Gulaschkanone (гуляшная пушка), горох – Schrappnellkugen (шрапнельные пули), картофель – Schrappnell (шрапнель), Handgranate (ручная граната), шинковая капуста – Drahtverhau (проволочное заграждение), небритая борода – Stacheldraht (колючая проволока); у французов – горох также srappnells (ср. с рус. «шрапнель» – перловая крупа – название особенно распространившееся в эпоху гражданской войны – Ф.), походная кухня – tank, курить – gazer (газировать) и т. д.».

Ниже мы увидим, что подобный же процесс происходил и в Советском Союзе, где целый ряд боевых терминов и обозначений был перенесен в мирную обстановку.

Прежде, чем перейти к наблюдению над тем, как батализмы привились в лексике мирного времени, последовавшего после окончания Второй мировой войны, уместно будет сделать экскурс в область военных фразеологических штампов, в большинстве своем порожденных еще эпохой гражданской войны в России и настойчиво поддерживавшихся в речи в последующие периоды:

«военный коммунизм» (период времени с середины 1918 г. до марта 1921 г.), «вылазка классового врага», «дезертир трудового фронта», «демобилизационные настроения» (с конца войны 1914-18 гг., когда солдаты толпами покидали фронт), «кадры специалистов», «командные высоты», «легкая кавалерия» (Н. Бухарин на VIII-ом съезде ВЛКСМ в 1928 г. предложил организовать под таким названием «особый тип летучего неофициального контроля» силами комсомола – «рейд легкой кавалерии»), «мобилизация внутренних ресурсов, средств», «мобилизовать внимание», «наступление развернутым фронтом», «огонь по отстающим», «партия – авангард рабочего класса», «передовая линия», «равнение на передовиков», «разведчики высоких урожаев», «смотр сил», «СССР – аванпост мирового пролетариата», «страж революции», «трудармия», «трудовой фронт», «трудовые резервы», «ударная бригада», «форпост социализма», «фронт индустриализации», «штаб мировой революции», «штурм прорыва».

Особо можно выделить очень продуктивное слово «броня» (часто в ранее несуществовавшей форме «бронь»), в значении резервирования билетов, жилищной площади и пр., а также освобождения того или иного лица от мобилизации как на строительство, так и в армию:

Меркулов нес ему броню. (Панова, Спутники, 12).

Ему бронь по его специальности обеспечена. (Авдеев, Гурты на дорогах, 71).

Тыл дает людям «бронь» от мобилизации. (Г. Климов, «В Берлинском Кремле», Посев, 5 июня 1949),

а также производные от имени существительного глаголы «бронировать», «забронировать» и «разбронировать», т. е. закрепить, оставить за (кем-то) и открепить, лишить того или иного преимущества, привиллегии:

– Эге, пришел, бронироваться будешь? (Панова, Спутники, 12).

…его не стали судить, а просто разбронировали и взяли рядовым в армию. (Симонов, Дым отечества, 111).

Весь начальный период революции прошел под знаком гражданской войны, и оживающее понемногу народное хозяйство переняло, в свой языковый обиход боевой дух военной лексики, еще так недавно употреблявшейся в прямом смысле. Теперь это были только пересаженные с военной на гражданскую почву образы – метафоры. Но именно они вдохновляли идейную, романтическую молодежь, смотревшую на борьбу с разрухой как на борьбу с военным врагом, на строительство – как на горячий бой:

…и те, для кого бригада уже становилась семьей, и те… кто, как бойцы, вспоминали прежние свои сражения, отмороженными пальцами гордились как почетными ранами и с каждой смены возвращались в барак, как со штурма, для кого строительство было фронт, бригада – взвод, Ищенко – командир, барак – резерв, котлован – окоп, бетономешалка – гаубица, – все они были товарищи, братья, сверстники. (Катаев, Время вперед, 65).

Но прошли годы военного и гражданского энтузиазма. Пришли будни мирного строительства, казалось бы не нуждающегося в подхлестывании военными фразами, но эти будни были настолько серы и бесперспективны, а усилия и жертвенность настолько не находили себе оправдания в неизменившейся к лучшему жизни, что власти считали целесообразным сохранить «боевой» язык, зовущий массы ко все новым напряжениям, ко все новым самопожертвованиям. Но теперь фразы оставались фразами, выхолощенными и не отвечающими народным настроениям. Официальные органы всё еще навязывали будничному языковому обиходу «бригады», «армии», «фронты», но они уже не «завоевывали», а только возбуждали унылую или ироническую реакцию. Ведь еще в прошлом столетии правильно заметил о подобном положении кн. П. Вяземский: «Не следует злоупотреблять ни мыслью, ни словом. Прекрасная мысль и прекрасный образ могут неузнаваемо измениться и опошлиться от неумелого с ними обращения».

*****

Отгремела Вторая мировая война. Началась мирная жизнь. Но как в хозяйстве страны остались глубокие следы военного времени, так и в языке многомиллионной массы демобилизованных еще крепко держалась укоренившаяся за годы войны фронтовая лексика, теперь несущая, так же как и в ранний период после гражданской войны образно-метафорическую функцию, и подчас придающая речи, может быть, и несколько наивный, но в то же время и экспрессивный характер. Подтверждением вышесказанного может, например, служить разговор мирных сплавщиков: