Русский реализм XIX века. Общество, знание, повествование - [159]
Мотив роковой повторной встречи основан на расхожих в XIX веке представлениях, на фоне которых следует рассматривать и теорию переживания у Веселовского. Об интересе ученого к современной научной психологии «бессознательных процессов духа»[1150] свидетельствует его главная теоретическая работа «Определение поэзии» (дошедший до нас текст правился по крайней мере до 1897 года), в которой его занимают, в частности, безотчетные déjà vu. Человеческое переживание обретает большую действительность, если оно является «переживанием» (в значении англ. survival ‘пережиток’) прошлого: «воспоминание горького пережитого становится предметом поэтического переживания»[1151]. Схожим образом литература обращается к глубокой культурной памяти, выступая как выразитель и переносчик таких суггестивных рецидивов. Веселовский заимствует концепцию суггестивности из англоязычной эстетики (Э. А. По, Дж. Рёскин)[1152]. Представление о том, что искусство «подсказывает» некие смутные воспоминания, было достаточно распространено[1153]. Рассказчик «Детства» Толстого говорит о своем восприятии музыки, в частности Патетической сонаты Бетховена: «я очень хорошо помню чувство, которое они во мне возбуждали. Чувство это было похоже на воспоминания; но воспоминания чего? Казалось, что вспоминаешь то, чего никогда не было»[1154].
У Толстого эффект художественной суггестии подается как фальшивое дежавю; искусство вводит сознание в заблуждение. Как показывает Веселовский в уже упоминавшейся книге о Жуковском, европейский сентиментализм, напротив, наполнял то прошлое, о котором напоминает искусство, конкретным жизненным содержанием.
Если суггестивная плотность присуща литературе как таковой, то задача исторической поэтики – прояснить, как устроен механизм переживания в разные эпохи, какие зоны пережитого опыта находятся в фокусе, а какие затемнены, как меняются те формы синхронизации, которые литература предлагает читателю. Иными словами, историческая поэтика должна быть не столько стратиграфической, сколько стереоскопической: она должна научиться выявлять не только разновременные культурные пласты, но и зоны плотности, в которых вычленение того или иного слоя затруднено или даже невозможно.
Эволюция интересующего нас мотива в русской литературе от Жуковского до Тургенева показывает, как различные образы прошлого, теряя четкость, переходят в подобную зону плотности: повторение раз испытанного из истово желаемого чуда превращается в отвлекающий от реальности раздражитель, история начинает исподволь угрожать будущему, воскрешение – таить в себе риск гибели.
Заинтересовавший Веселовского сентиментализм Жуковского строится на опыте трагическом и обязывающем, а не радостном и беззаботном; тем большее усилие оказывается направлено на сохранение прошлого как смыслового ядра настоящего. Даже в стихах «Воспоминание» 1816 года, в которых Веселовский видел «отказ от очарованья минувших дней, которые порой воскресали»[1155], возможность – пусть и крайняя нежелательность – забвения предполагается восклицанием «увы!» в последней строке:
Увы, позабыть можно, но это знаменует еще большее несчастье, следовательно, лучше умереть, так как тоска воспоминания делает жизнь невыносимой. В 1831 году Жуковский гекзаметром переводит новеллу Гебеля «Неожиданное свидание» (1811) – один из ключевых текстов о повторной встрече, которая оказывается важнее первой в силу того, что их разделяет долгий промежуток. По прошествии пятидесяти лет невеста погибшего в шахте жениха опознает его тело, которое сохранилось неизменным благодаря действию железного купороса. У Гебеля свидетелей сцены трогает парадокс несинхроничности: жених мертв, но юн, а оставшаяся жить невеста – дряхлая старуха. Похороны становятся свадьбой, и одевшаяся в воскресное платье невеста обещает скоро воссоединиться с супругом: «Ich habe nur noch wenig zu thun und komme bald, und bald wird’s wieder Tag» («У меня осталось немного дел, я скоро приду, и скоро снова настанет день»)[1157]; уходя с могилы, она еще раз оборачивается. Прошлое ждет воскрешения, и читатель уповает на то, что настанет тот «день», который положит конец разлуке любящих.
В своем переводе Жуковский смещает акценты, подчеркивая несвоевременность извлеченного на свет прошлого: «Мертвый товарищ умершего племени, чуждый живому, / Он сиротою лежал на земле, посреди равнодушных / Зрителей, всем незнакомый ‹…›»[1158]. Погребение лишается праздничности, и невеста не сулит жениху скорой встречи в загробном мире, не надевает воскресного платья, не оборачивается напоследок. У прошлого, хотя именно в нем заключен смысл жизни, нет настоящего и, следовательно, нет будущего.
В издании впервые вводятся в научный оборот частные письма публичных женщин середины XIX в. известным русским критикам и публицистам Н.А. Добролюбову, Н.Г. Чернышевскому и другим. Основной массив сохранившихся в архивах Москвы, Петербурга и Тарту документов на русском, немецком и французском языках принадлежит перу возлюбленных Н.А. Добролюбова – петербургской публичной женщине Терезе Карловне Грюнвальд и парижанке Эмилии Телье. Также в книге представлены единичные письма других петербургских и парижских женщин, зарабатывавших на хлеб проституцией.
Институт литературы в России начал складываться в царствование Елизаветы Петровны (1741–1761). Его становление было тесно связано с практиками придворного патронажа – расцвет словесности считался важным признаком процветающего монархического государства. Развивая работы литературоведов, изучавших связи русской словесности XVIII века и государственности, К. Осповат ставит теоретический вопрос о взаимодействии между поэтикой и политикой, между литературной формой, писательской деятельностью и абсолютистской моделью общества.
В книге, написанной на документальной основе, рассказывается о судьбе российских подводных лодок, причина трагической гибели которых и до сегодняшних дней остается тайной.
В своей книге Алла Валько рассказывает о путешествиях по Украине и размышляет о событиях в ней в 2014–2015 годах. В первой части книги автор вспоминает о потрясающем пребывании в Закарпатье в 2010–2011 годы, во второй делится с читателями размышлениями по поводу присоединения Крыма и военных действий на Юго-Востоке, в третьей рассказывает о своём увлекательном путешествии по четырём областям, связанным с именами дорогих ей людей, в четвёртой пишет о деятельности Бориса Немцова в последние два года его жизни в связи с ситуацией в братской стране, в пятой на основе открытых публикаций подводит некоторые итоги прошедших четырёх лет.
Зачитывались в детстве Александром Дюма и Жюлем Верном? Любите французское кино и музыку? Обожаете французскую кухню и вино? Мечтаете хоть краем глаза увидеть Париж, прежде чем умереть? Но готовы ли вы к знакомству со страной ваших грез без лишних восторгов и избитых клише? Какая она, сегодняшняя Франция, и насколько отличается от почтовой открытки с Эйфелевой башней, беретами и аккордеоном? Как жить в стране, где месяцами не ходят поезда из-за забастовок? Как научиться разбираться в тысяче сортов сыра, есть их и не толстеть? Правда ли, что мужья-французы жадные и при разводе отбирают детей? Почему француженки вместо маленьких черных платьев носят дырявые колготки? Что делать, когда дети из школы вместо знаний приносят вшей, а приема у врача нужно ожидать несколько месяцев? Обо всем этом и многом другом вы узнаете из первых рук от Марии Перрье, автора книги и популярного Instagram-блога о жизни в настоящей Франции, @madame_perrier.
В этом сочинении я хочу предложить то, что не расходится с верой в существование души и не претит атеистическим воззрениям, которые хоть и являются такой же верой в её отсутствие, но основаны на определённых научных знаниях, а не слепом убеждении. Моя концепция позволяет не просто верить, а изучать душу на научной основе, тем самым максимально приблизиться к изучению бога, независимо от того, теист вы или атеист, ибо если мы созданы по образу и подобию, то, значит, наша душа близка по своему строению к душе бога.
Пережив самопогром 1990-х, наша страна вступила в эпоху информационных войн, продолжающихся по сей день. Прозаик, публицист, драматург и общественный деятель Юрий Поляков – один из немногих, кто честно пишет и высказывается о нашем времени. Не случайно третий сборник, включающий его интервью с 2014 по 2020 гг., носит название «В зоне риска». Именно в зоне риска оказались ныне российское общество и сам институт государственности. Автор уверен: если власть не озаботится ликвидацией чудовищного социального перекоса, то кризис неизбежен.
Автор, около 40 лет проработавший собственным корреспондентом центральных газет — «Комсомольской правды», «Советской России», — в публицистических очерках раскрывает роль журналистов, прессы в перестройке общественного мнения и экономики.