Русский путь - [15]

Кем же вколочен в нас нутряной страх идти вперед? Или, если и идти, то только всем миром, как в последнюю атаку под Сталинградом… Ставшая чуть ли не добродетелью боязнь личной ответственности (особенно широко распространилось это в годы застоя) — не что иное, как обратная сторона массового героизма, бескорыстия и самоотречения — лишь бы кто–то указал, вдохновил.

Саморазоблачения становятся обратной стороной самовосхвалений. Одно и то же обращается то в порок, то в добродетель. Так, великая русская душа становится великой рабой, ибо уравнительный коллективизм является сущим рабством. Но он же с точки зрения ревнителей традиционных ценностей, которые на том же Западе сейчас находят все больше и больше сторонников, — несомненное благо, добродетель, ведь это коллективная жизнь «на миру» и «миром», это «совет да любовь» и т. д.

Думается, что уравнительная общность двух таких ипостасей, как великая душа и великая раба, — по крайней мере неполная правда. Потому что не верится, что великая культура России создана народом–рабом под палкой царей.

Не верится, ибо была и другая Россия, которая, покоряя «безмерные пространства», уподобляла русских пионеров американским. И тут ни о каком рабстве нет речи. На восток двигались люди сильные, свободные, зачастую даже, как говаривали, «лихие», да и не все ведь были крепостными — крепостное сословие России никогда не превышало половины населения. Если же разбираться в том, кто реально и строил, и построил империю, то надо констатировать, что прежде всего это были вольные люди — в основном казаки, бежавшие от царского произвола, раскольники, часть которых позже была закрепощена, дворяне и разночинцы.

Другая Россия, Россия вольных людей, обогнувших евразийский материк, дошедших до самой Америки и колонизировавших Аляску, по существу, сотворила страну и империю, но странным образом осталась в нашем сознании как бы на периферии русской культуры. Конечно, за вольными людьми шли администрация, армия, но на новых землях, однако, реальным освоителем и держателем всегда оставался крепкий и вольный казачий народ, да еще вольные крестьяне поселенцы. Другая Россия, даже закованная в цепи рабства, была промышленным мотором петровских реформ, руками раскольников ковала знаменитый булат, а трудолюбие, предприимчивость и сметка уральских и сибирских промышленников больше, чем на век обеспечили промышленное развитие страны.

Не будь великого раскола государства и общества, благодаря которому и образовался мощный костяк вольных строителей империи, не было бы и самой империи. Небольшое Московское царство могло распространить свое влияние на районы этнического проживания русских, но удержать свои национальные окраины (коль скоро они вообще бы были) ему бы не удалось. Консервативное Московское царство фактически воспользовалось плодами деятельности вольных людей, выступив в роли координатора, держателя ресурсов.

Другая Россия родилась в огне раскола, семена которого вызревали в течение полутора веков от нестяжателей и иосифлян начала XVI века до протопопа Аввакума. В этом раннем конфликте зримо проявились две тенденции. Первая — ориентация на человека, на личность, на упорный труд и личный диалог с богом. Вторая — служение государству, «благолепие», крупное церковное землевладение. Семена вызревали, а вызрев, проросли расколом — сперва раскольничьими скитами, затем широкой волной во времена Петра. В раскол, как мы уже писали, уходила другая Россия, Россия старины и свободы, не до конца еще отравленная ядом закрепощения. Так были заложены основы нашей страны–симбиоза, так линии свободы и несвободы переплетались в ее истории. Свобода обеспечила строительство империи, распространившись в «безмерные просторы». Несвобода же, рабство стали средством поддержания существующих порядков.

В рамках управления страной стал доминировать принцип несвободы, воплощенный в тотальном закрепощении всех управляемых, подтверждая, что Россия, таким образом, вступила на восточный путь.

Суть истории России — это непрерывная череда реформ–закрепощений и своего рода размягчений, либерализаций, постоянная борьба линии рабства и линии свободы. Первая усиливалась во времена реформ, вторая — во времена либерализации. Главное же состояло в том, что, хотя инструментом реформ бы- по усиление власти, а значит, и несвободы, конструктивный процесс строительства империи был невозможен, повторимся, 6§ з мощных слоев вольных Людей.

Диалектикой борьбы свободы и рабства в русской истории можно объяснить и самую суть особого пути России: очередная реформа, усиливая власть, уничтожая очаги сопротивления, уничтожала то новое, что могло бы обеспечить внутреннее развитие России. Гнет же сильной власти, осуществлявшей реформы, замедлял развитие русского общества, и потому–то всегда в такие времена в России насаждалось иностранное, современное, более передовое.

Вступление на восточный путь развития, начавшееся после Батыева погрома, завершилось, пожалуй, только во времена Грозного. Фактической силой этого развития стало государство. Отставая от соседей, оно становилось на путь реформ. Свобода и самоуправленческие начала в условиях постоянного властного давления существенно ограничивались, и поэтому никто, кроме государства, не способен был Ответить на исторический вызов соседних стран. Модернизации и перевороты, имевшие место в России, проходили в рамках самодержавия, и лейтмотивом этих трансформаций становится бердяевский псевдоморфоз, то есть, образно говоря, вливание нового вина в старые мехи. По мере же развития производства на Западе осуществление реформ в России шло все с большими трудностями, требуя усиления машины власти. В конечном итоге прогресс производительных, сил, который достигался во времена реформ, осуществлялся за счет все большего регресса общественных отношений. В этом смысле третья по счету российская реформа — реформа Сталина, став вершиной русского самодержавия, превратила общество в плоскую безлесную равнину…