Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин - [97]
Не имея более иной работы, кроме своих записок, иного рабочего места, кроме своей квартиры, и лишенный возможности путешествовать, Сытин взял за привычку ежедневно прогуливаться с тростью по окрестным улицам, часто останавливаясь, чтобы перекинуться словечком со знакомыми. Был он рад и гостям, таким, например, как А.И. Гессен, бывший парламентский и иностранный корреспондент «Русского слова», по словам которого их последняя встреча произошла, когда старому издателю было лет семьдесят пять. Сытин тогда показал ему бронзовую статуэтку мужчины в сапогах и сказал, что это его хозяин Шарапов: «Он протянул мне… дружескую руку… вывел меня «в люди». Еще раньше Гессен не однажды встречал Сытина в Госиздате и вспоминает, что всякий раз тот бывал огорчен тщетными поисками работы[589].
Конечно, Сытин находил утешение в вере, но кипучая энергия его угасла. Вот какие мысли посещали издателя в 1926-м, на семьдесят пятом году жизни: «Работать всю жизнь не покладая рук и теперь сознавать, что работать не можешь, стал стар. Это трагедия. Но жизнь диктует свое, жить надо, и вот это второе толкает меня на этот рискованный шаг»[591].
К тому времени Сытин, возможно, уже прочитал выпущенную в 1926 году в Советском Союзе книгу, где его упоминали вкупе с другим попавшим тогда в немилость прирожденным предпринимателем – Горьким, который в 1921 году уехал по совету Ленина за границу. Оба, писал бывший сытинский сотрудник А.Р. Кугель, отличались «ленивым» умом и предпочитали «такт как средство обходиться без особых усилий мысли». Из этой пары Сытин, как можно понять автора, был худшим, поскольку он к тому же любил ворочать большими деньгами[592]. У Сытина тогда иссякли уже последние сбережения, однако в стране, где официально проповедовалась ненависть к «буржуазии», резкий тон Кугеля не сулил ничего хорошего. Не исключено, что именно наступление этих мрачных времен заставило Петра, тридцатитрехлетнего сына Сытина, жившего в Германии, приехать на родину.
В следующем году власти недвусмысленно и бесцеремонно выказали свое отношение к Сытину: ему предложили освободить ту самую квартиру, которую Ленин обещал сохранить за ним до конца его дней. Помещение якобы понадобилось редакции профсоюзной газеты «Труд», однако распространилось негласное мнение, что Сытин не заслуживает никаких привилегий. В семье уже убедились, что тень брошена на всякого, кто носит фамилию Сытин.
(По свидетельству сытинского внука Алексея Васильевича, в 1939 году он поступал в артиллерийское училище, и поначалу в приемной комиссии к нему отнеслись доброжелательно. Но вот ему задали последний вопрос: «Был когда-то издатель Сытин. Вы имеете отношение к нему?» После утвердительного ответа «все изменилось – я был отправлен обратно, в полк»[593].
Сытину, по крайней мере, не отказали в обещанной Лениным пенсии. В октябре 1927 года, учитывая прошлые заслуги в области издательского дела и народного образования, Совнарком назначил Сытину ежемесячное пособие в размере 250 рублей[594], К тому времени он уже переселился в другую квартиру – на Тверскую, 12, где, вспоминает Алексей Васильевич, «он стал заметно стареть, побаливать, все больше уединяться в своей маленькой комнате, прогулки по коридору стали реже»[595]. Вялый и молчаливый, теперь он почти весь день просиживал без дела в кресле между кроватью и старым своим письменным столом.
Назначение пенсии Сытину совпало с 10-й годовщиной Октябрьской революции, и в честь этого события готовился выпуск книги, посвященной основателям Советского государства, а в составлении ее принял участие старший сын издателя Николай. Но поскольку некоторых видных революционеров Сталин успел заклеймить как врагов народа, то нашлись влиятельные лица, обвинившие Николая в подрывной деятельности, и административным порядком он был сослан в Томск[596].
В 1929 году, рассказывает М. Ямщикова, исполнилось 40 лет ее работы в литературе, и в день юбилея к ней чуть свет пришел Сытин. Он не мог быть у нее на вечернем торжестве и принес в подарок экземпляр «Полвека для книги», а также том из своей серии «Великие реформы». Выпил чашку кофе и с тем ушел, «оставив грустное впечатление падающего колосса». Спустя несколько минут пришла ее домработница и сказала, что повстречала на лестничной площадке Сытина: «Иду это я, а он стоит над пролетом в нижний этаж, держится за перила, смотрит вниз и громко спрашивает: «Как же я тут сойду?.. Лестницы-то нет!» Я даже испугалась. Такой человек и – как дитя неразумное… Ну, конечно, я показала ему, где у нас лестница и вслед еще посмотрела. Но – ничего: пошел как надо, и даже быстренько так, не по-стариковски… А все-таки, не в себе вроде был»[597].
Примерно в ту же пору издателя навестил Мотылькон, некогда служивший у него мальчиком на посылках в петербургском книжном магазине. Увидев Сытина впервые за многие годы, Мотыльков невольно вспомнил его прежнюю кипучую натуру, «Громадный практический ум, огромная его энергия» сделали Сытина «в условиях капиталистического хозяйства крупнейшим «американского типа» предпринимателем». Однако, продолжает Мотыльков, «в послереволюционных условиях» издатель страдал как от «отсутствия полного доверия к И.Д. Сытину как бывшему капиталисту» со стороны новой власти, так и от собственного «неумения приспособиться»
