Русский предприниматель московский издатель Иван Сытин - [96]

В следующем году Сытин написал близкому другу крайне мрачное письмо, где жалуется на острую нужду в деньгах для помощи младшему поколению своей семьи. Если б только его «устарелой машине» нашлось хоть какое-то место в «новом боевом аппарате», не так было бы «тяжко» искать работу, хотя «довольно большой срок 75 лет». Но, признается он, «пора и устареть, нужно на отдых». Сытин удручен убыточностью двух оставшихся в его распоряжении тюремных типографий и боится, что со смертью Евдокии Ивановны и жены второго сына беды не кончатся. «Все это печально и неизбежно надо переживать».

Совсем иначе, восторженно пишет Сытин о «стране чудес всего мира» – Америке, где «права Ваши на право жить и работать не ограничены». Там, говорит он, «законное и гуманнейшее отношение во всем, умственный и физический труд ценится равно и почетно… никто не посягает ни на чье религиозное верование». В последних строках письма он исправляет свою ошибку в возрасте – не 75, а 74, – и сетует: «Голова устарела, путаюсь»[587].

Спустя всего несколько месяцев Сытин опять допустил неточность, свидетельствующую об утрате былой хватки: свое ходатайство от 28 мая об открытии очередной издательской фирмы (в стране по-прежнему действовал НЭП) он датировал 1924 годом. Мало того, в этом же документе он неверно указывает год своей поездки в Америку как 1925-й[588]. Есть в нем и много преувеличений. Начинает Сытин, вполне обоснованно называя себя сыном народа, вся трудовая жизнь которого связана с книгой. Ныне, пишет он, все громадные материальные результаты его труда национализированы, однако в свое время Ленин разъяснял ему, что эта конфискация была всего лишь частью общего плана. Касательно же личных средств, которыми он еще располагал, Сытин приводит слова Ленина, заверившего его при свидетеле (Н.П. Горбунове): «Вам способно жить и работать, как Вы жили и работали, если Вы не против нас». Как утверждает Сытин, он ответил тогда: «Я уверен, что сумею найти применение моих сил и знаний в делах нового строительства». С тех пор, продолжает Сытин, на протяжении семи лет он держал свое обещание, стараясь быть полезным.

Сначала, в 1917-1919 годах, он «выполнял самым добросовестным образом все заказы и работы Госиздата». Затем с величайшим трудом договорился об участии «солидного иностранного капитала» в строительстве крупного бумажного завода на реке Кеми, однако «проект… лишь благодаря простой случайности [болезни Стиннеса не получил осуществления». Будучи недавно в Америке, он получил «ряд выгодных предложений остаться там и работать в области газетного и книжного дела», но «категорически отклонил» их, ибо полагал, подчеркивает Сытин, что родине нужны его знания и опыт. «Несмотря на свои годы, могу и хочу работать в книжном деле», и не его ли один из журналов, посвященных книжному делу, назвал недавно «русским Фордам»? Удовлетворение ходатайства об открытии издательской фирмы, заключает он, будет лишь свидетельством «элементарной справедливости». Но сколько бы страсти ни вложил Сытин в свои слова, и неважно, подал он ходатайство или нет, – его издательская жизнь уже закончилась.

Между тем Сытин завершил работу над книгой воспоминаний, которую помогал ему редактировать сын Василий, и над «Заметками об Америке бессвязными, но увлекательными, которые он написал. Сумбурные «Заметки» лучше, чем отражают черты характера и устоявшиеся взгляды этого самобытного, полуграмотного, такого приземленного и вместе набожною человека. Увиденная глазами семидесятилетнего патриарха ярмарочной торговли, Америка предстает гигантским подобием Нижнего Новгорода – вольным бурлящим краем, чей разноплеменный люд имеет богатейшие возможности для работы и приобретения знаний, что он особенно ценил, но слишком мало заботится о духовной стороне жизни, которую он ставил ныне превыше всего.

VI

Не имея более иной работы, кроме своих записок, иного рабочего места, кроме своей квартиры, и лишенный возможности путешествовать, Сытин взял за привычку ежедневно прогуливаться с тростью по окрестным улицам, часто останавливаясь, чтобы перекинуться словечком со знакомыми. Был он рад и гостям, таким, например, как А.И. Гессен, бывший парламентский и иностранный корреспондент «Русского слова», по словам которого их последняя встреча произошла, когда старому издателю было лет семьдесят пять. Сытин тогда показал ему бронзовую статуэтку мужчины в сапогах и сказал, что это его хозяин Шарапов: «Он протянул мне… дружескую руку… вывел меня «в люди». Еще раньше Гессен не однажды встречал Сытина в Госиздате и вспоминает, что всякий раз тот бывал огорчен тщетными поисками работы

Другой давний товарищ – М. Ямщикова рассказывает, как в середине 20-х годов она водила оказавшегося не у дел Сытина к староверам. «Мы стоим с Иваном Дмитриевичем в моленной. Из-под низких сводов повсюду смотрят темные лики икон… Неслышно скользят черные тени; женщины в черных «несторских» сарафанах с филибринными пуговками, с распущенными по-раскольничьи платками, с листовками в руках… Женщины служат, женщины читают евангелие. Женщины поют однотонно, в унисон… Мужчины – в длиннополых, почти до земли, кафтанах… Напевы странные, тягучие, напоминающие протяжные народные песни… Древняя Русь… Древняя Русь…» У Сытина, замечает она, «внимательное, сосредоточенное лицо; черные глаза светятся; в них исчезло обычное лукавство»