Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции - [61]
Академия не собиралась прикладывать особые усилия, чтобы новые преподаватели почувствовали себя комфортно. Отсутствовал специальный бюджет для этих кафедр, оба ученых были прикреплены к другим отделениям с полной преподавательской нагрузкой. И даже в этих условиях администрация ошиблась. В соответствии со своими научными наклонностями Ильминский должен был быть прикреплен к отделению математики, а Бобровников – к библейской истории. В результате бюрократической путаницы Бобровников оказался на математическом отделении, а Ильминский в отделении естественных наук. Не желая указывать начальству в Санкт-Петербурге на допущенную ошибку, руководители Академии оставили все как есть555. Тем временем с набором учеников в языковые группы возникли сложности. Из 35 студентов, набранных на два предмета при открытии новой пары курсов в 1846 г., только 15 из них удалось окончить курс556.
Новая волна вероотступничества, пришедшаяся на 1847 г., вызвала необходимость выдать Академии новое специальное поручение557. Стало со всей очевидностью понятно, что самих по себе языков недостаточно для подготовки духовенства к несению слова божьего восточным инородцам, священникам требовалось хорошо изучить верования этих народов. По мнению архиепископа Казанского Григория (Постникова), самым эффективным решением могло стать учреждение отдельного подразделения, посвященного исключительно миссионерскому делу. Синод быстро согласился с этим, но администрация Академии не была склонна действовать с той же расторопностью558.
Прошли несколько раундов консультаций, а вслед за ними и другие обстоятельства задержали решение этого вопроса. Только в 1854 г., то есть 12 лет спустя после возрождения Казанской академии, в ней появилось Миссионерское отделение. В новой структуре было четыре отделения: противоисламское, противобуддистское, противостарообрядческое и чувашско-черемисское (для обращения анимистов этих народов). Если первоначально Миссионерское отделение учреждалось с целью противостоять распространению ислама, то затем очень скоро большая часть ресурсов была направлена на подготовку кампаний против старообрядцев.
Нет человека теснее связанного с миссионерской деятельностью в Казани XIX в., чем Николай Иванович Ильминский, который (сначала семинарист, затем востоковед, ведущий специалист по казанским кряшенам) оставил неоднозначное наследие. На пике своей карьеры в 1870–1880-е гг. он был очень влиятелен, но влияние это было противоречивым. Он чувствовал мощную поддержку со стороны высших кругов самодержавия, включая влиятельного обер-прокурора Священного синода Константина Победоносцева, но одновременно его деятельность осуждали как вредную для русского национализма. Оценки ХХ в. были также противоречивыми. Многим западным ученым, хотя и не всем, Ильминский представляется притягательной, даже в чем-то святой фигурой. Игорь Смолич – ведущий немецкий специалист по Русской православной церкви, писал, что «Н. И. Ильминский (1821–1891) занимает почетное место в истории Русской Миссии», восхваляя его «энергию, глубокие знания и идеализм»559.
Советские оценки Ильминского еще более интересны. Не отрицая его достижений в области изучения ближневосточных языков и исламоведения, советские исследователи никак не могли принять консервативных политических взглядов Ильминского. Любой друг ненавистного Победоносцева мог быть только «заядлым реакционером», как охарактеризовал его один советский востоковед 1960-х гг.560 Однако, поддерживая права национальных меньшинств на свой язык, Ильминский оказал заметное влияние на ленинскую национальную политику561. Изабель Крайндлер, американский биограф, даже указывает, что православный миссионер мог бы занять скромное место в агиографии основателя коммунистической партии. Когда в 1887 г. Александра, старшего брата Владимира Ленина, приговорили к смертной казни за участие в заговоре с целью цареубийства, Ильминский предпринял попытку добиться помилования у императора через министра просвещения562.
В начале академической карьеры Ильминский не проявлял особенного интереса к теме Востока. Сын пензенского священника, он в 1841 г. закончил местную семинарию с высшими баллами. В пензенской семинарии предлагался курс татарского языка, но юный Ильминский выбрал более традиционный учебный план. Когда на следующий год Казанская духовная академия вновь открыла свои двери, Ильминский поступил на первый курс и специализировался по математике. По всем известным оценкам он был одаренным студентом. Русский биограф, знакомый с ним лично, описывал его так: «Маленький ростом, живой, как ртуть, красивенький студент, смуглый шатен с бойким и открытым взглядом, говорливый, остроумный, постоянно веселый, ко всем благожелательный… он сразу сделался любимым товарищем в своем круге и лучшим воспитанником в глазах профессоров и академического начальства»563.
Востоковедение случайно привлекло внимание Ильминского. На третьем курсе Академии он узнал, что знаменитый университетский тюрколог Мирза Казем-Бек будет преподавать в академии татарский и арабский языки. Уже овладев к этому моменту латынью, греческим, ивритом, французским и немецким, Ильминский был уверен в своих языковых способностях, и возможность поучиться у экзотического перса пробудила у него любопытство. С января 1845 г. он вместе с десятью другими студентами стал дважды в неделю посещать занятия Казем-Бека.
