Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции - [60]
Результаты непостоянства в политике государства в отношении мусульман были предсказуемыми: согласно переписи 1796 г. в Казанской губернии насчитывалось 27 306 крещеных из 211 340 татар, что лишь ненамного превышало число крещеных татар, зафиксированное 250 годами ранее, в эпоху святителя Гурия544. Более того, значительное большинство этой группы можно назвать «потемкинскими» христианами. Приехавший в их деревни в конце 1840-х гг. очевидец отмечал, что «большая часть от души предана магометанству». Православные татары могли ходить в церковь по воскресеньям, но мало разбирались в своей новой вере и были склонны больше уважать муллу, чем священника545. Ситуация усугублялась тем, что «кря́шены», как называют себя крещеные татары, считались людьми второго сорта как русскими христианами, то и более богатыми и образованными казанскими татарами-мусульманами546.
Поэтому не удивительно, что некоторые кряшены периодически пытались вернуться к вере своих этнических братьев. В 1827 г. группа из 138 православных татар подала официальное прошение Николаю I разрешить им вновь считаться мусульманами. Склонный в целом следовать в вопросах религии толерантной линии поведения свой бабки, недавно коронованный император не выразил значительного беспокойства этим прошением, но все-таки отклонил его. Однако в течение следующего десятилетия волна вероотступничества среди кряшен вызвала тревогу среди националистически настроенной аристократии. Еще больше настораживало то, что в 1840-е гг. все возрастающее количество нетатарских меньшинств Казанской епархии стали предпочитать Библии Коран.
Развитие события в других регионах империи только подкрепляло опасения в отношении ислама. Длительное сопротивление царским войскам на Кавказе со стороны имама Шамиля убедило многих во врожденном «фанатизме» приверженцев этой религии, а растущее напряжение в отношениях с Османской империей порождало опасения по поводу возникновения мусульманской «пятой колонны» на границах империи547. Именно на фоне растущего вероотступничества среди кряшен и ужесточения отношения к исламу в определенных кругах Священный синод принял решение в 1854 г. о создании Миссионерского отделения при Казанской духовной академии.
Его становление было столь же непростым процессом, как и становление самой духовной академии. Она берет свое начало в 1723 г. как Архиерейская славяно-латинская школа для детей священников. Через десять лет она была преобразована в семинарию, старейшую в России548.
Уже на этой стадии существования Академии у нее были специальные поручения в отношении Востока. Так, в 1737 г. императрица Анна, стремившаяся больше других ассимилировать азиатские меньшинства, выразила желание, чтобы семинария готовила священников для поездок к инородцам, хотя сегодня сложно установить, реализовывались ли это пожелание или какие-то другие инструкции на протяжении XVIII столетия549.
В 1797 г. Павел I повысил статус семинарии до академии. В качестве одного из первых подобных российских заведений (наряду с Киевской, Московской и Санкт-Петербургской) Казанская духовная академия отвечала как за подготовку преподавателей для семинарий, так и за надзор над всем образованием, которое находилось в пределах юрисдикции епархии. Поэтому академический надзор над всем церковным образованием на востоке Центральной России, в Сибири и на Кавказе лежал на Казанской академии подобно тому, как Казанский университет контролировал светское образование на тех же территориях. По словам одного церковного историка, она служила «аванпостом русской веры, русской нации и русской власти in partibus infidelium550»551. Несмотря на эти масштабные амбиции, недостаток ресурсов привел к тому, что в 1818 г. Академию «разжаловали» обратно в семинарию под эгидой Московской духовной академии. Но контролировать Центральную Россию и Восток из Москвы было затруднительно, и менее чем через 25 лет Казанской семинарии вернули статус Академии.
Новый миссионерский мандат Академии на этот раз был сформулирован более внятно. На церемонии повторного открытия 8 ноября 1842 г. секретарь провозгласил: «Начало Казанской Академии есть начало крестоносия»552. Насущной потребностью была языковая подготовка. В мае 1842 г. в резолюции Синода, обрисовавшей общие контуры сферы деятельности Академии, перечислялись девять языков, преподавание которых администрация должна обеспечить для решения предписанных задач: от татарского и калмыцкого до якутского, тунгусского и остяцкого553. После двухлетнего обсуждения было решено сосредоточиться на языках двух основных нехристианских религий – ислама (татарский и арабский) и буддизма (монгольский и калмыцкий). В идеале считалось, что обучение этим языкам будет обеспечено силами штатных преподавателей Академии. Поскольку компетентных преподавателей не хватало, были приглашены на время два внешних консультанта – Мирза Александр Казем-Бек и Александр Попов. Через полтора года два наиболее способных ученика Николай Ильминский и Алексей Бобровников были готовы заменить своих учителей по соответствующим направлениям
