Русский ориентализм. Азия в российском сознании от эпохи Петра Великого до Белой эмиграции - [57]
Самым важным достижением Казем-Бека во время его службы в Казанском университете было развитие востоковедения как самостоятельной академической дисциплины. Важную роль сыграла поддержка его деятельности вышестоящими начальниками, такими как Мусин-Пушкин и Лобачевский; успеху его начинаний способствовало и то, что его коллегами являлись многие талантливые ученые, в том числе и монголовед Осип Ковалевский. Многие российские авторы по праву считают Александра Касимовича отцом казанской школы востоковедения517. Будучи одновременно педагогом и администратором, он сформировал основы Казанской школы востоковедения в нескольких важнейших аспектах.
Помимо всего прочего, Казем-Бек выступал за практический подход в преподавании иностранных языков. Отвечая потребностям государственного аппарата империи в компетентных переводчиках, он выступал за основательное изучение турецкого, арабского и персидского языков, в котором особое внимание уделялось не только занятиям в классе, но также языковой практике в общении с местными муллами, торговцами и другими носителями языка, проживающими в Казани; для самых талантливых студентов предусматривались тщательно разработанные учебные поездки на Ближний Восток518. В то же время Казем-Бек активно выступал за отмену тех обязательных предметов, которые он считал обременительными и бесполезными, как, например, традиционное для российского университета требование хорошего знания латыни519. После своего переезда в Петербург он продолжал отстаивать приоритет практического аспекта в преподавании языков, несмотря на сопротивление других преподавателей факультета, выступавших за более теоретически ориентированную учебную программу, построенную в соответствии с традициями немецкой филологии520. Его деятельность в этой области, однако, имела гораздо меньший успех в столице.
Уделяя большое внимание изучению иностранных языков как таковому, Казем-Бек видел и более широкое применение востоковедения. Разделяя взгляды немецких филологов по этому вопросу, он подчеркивал: «Нет лучшего ключа к пониманию истории народов, чем исследование его языка. Это единственный путь к истинному знанию, спрятанный в лабиринтах невежества»521. С другой стороны, для эффективного изучения языка, считал Казем-Бек, необходимо знать культуру народа изучаемого языка, его историю и политику. Эти взгляды нашли поддержку министра народного просвещения, и изданный в 1835 г. университетский устав предписывал трем преподавателям восточной словесности Казанского университета (Эрдманн, Казем-Бек и Ковалевский) включить в программу курсов преподавание литературы и политики изучаемых народов522. То же было справедливо и для ориенталистики в Казанской духовной академии, хотя здесь основное внимание, помимо языков, уделялось вопросам религии.
Практическая ориентированность Казанской школы востоковедения была связана с выполнением государственных задач. Как отмечалось ранее, указ Екатерины Великой, предписывающий включить преподавание татарского языка в учебную программу Первой казанской гимназии, преследовал задачу подготовки переводчиков для государственной службы. Более того, предполагалось, что и университет будет осуществлять подготовку чиновников для государственной службы в Азии, хотя на практике немногим выпускникам удавалось найти такую должность, на которой они могли бы в полной мере применить свои познания в этих редких областях523. Ориентированность на практический аспект в изучении иностранных языков была также связана с участием Казанской школы востоковедения в миссионерской деятельности, преимущественно среди представителей азиатских этнических меньшинств на территории России.
Другая важная отличительная черта Казанской школы востоковедения состоит в том, что ее сотрудники уделяли внимание преимущественно изучению исламского Востока. Несмотря на то что Казанский университет первым включил в учебный план преподавание монгольского языка, а также создал первую в истории российского высшего образования кафедру китайского языка, изучение Центральной и Восточной Азии играло второстепенную роль в иерархии научных интересов большинства преподавателей факультета, включая Казем-Бека. Отчасти это определялось аналогичной ситуацией в западных университетах, учебный план которых, согласно указу Александра I от 1804 г., был использован в качестве образца при разработке учебных планов российских университетов524. В то же время преимущественному изучению турецкого, арабского и персидского языков способствовали многонациональное население Казани и ее географическое положение.
Тесная связь с Азией не обязательно означала уважение к ее цивилизации. Особенно это проявилось концу XIX в., в период нарастания в империи великорусского национализма, когда казанское востоковедение, сосредоточенное теперь в Духовной академии, направило свои усилия на миссионерскую деятельность, зачастую проявляя враждебность по отношению к исламскому миру.
Однако в первой половине XIX в., характеризовавшейся большей толерантностью, образование в университете было отмечено глубоким уважением к Востоку. Даже выполняемая Казанским университетом миссия по подготовке переводчиков и других специалистов для службы царскому режиму не препятствовала занятиям наукой, подспудно высоко оценивавшей Восток как источник мудрости и знаний. В этом отношении Казанская школа оставила важное наследство, напоминая жителям России, что они могут почерпнуть знания не только у европейцев, но и у жителей Азии.
Книга канадского историка Дэвида Схиммельпеннинка ван дер Ойе описывает вклад имперского воображения в политику дальневосточной экспансии России в первое десятилетие правления Николая II. Опираясь на массив разнородных источников — травелоги, дневники, мемуаристику, дипломатическую корреспонденцию, — автор показывает, как символическая география, геополитические представления и культурные мифы о Китае, Японии, Корее влияли на принятие конкретных решений, усиливавших присутствие России на Тихоокеанском побережье.
Статья посвящена инструментарию средневекового книгописца и его символико-аллегорической интерпретации в контексте священных текстов и памятников материальной культуры. В работе перечисляется основной инструментарий средневекового каллиграфа и миниатюриста, рассматриваются его исторические, технические и символические характеристики, приводятся оригинальные рецепты очинки пера, а также приготовления чернил и красок из средневековых технологических сборников и трактатов. Восточнохристианская традиция предстает как целостное явление, чьи элементы соотносятся друг с другом посредством множества неразрывных связей и всецело обусловлены вероучением.
Питер Беллвуд, известный австралийский археолог, специалист по древней истории Тихоокеанского региона, рассматривает вопросы археологии, истории, материальной культуры народов Юго-Восточной Азии и Океании. Особое внимание в книге уделяется истории заселения и освоения человеком островов Океании. Монография имеет междисциплинарный характер. В своем исследовании автор опирается на новейшие данные археологии, антропологии, этнографии, лингвистики. Peter Bellwood. Man’s conquest of the Pacific.
Король, королевы, фаворитка. Именно в виде такого магического треугольника рассматривает всю элитную историю Франции XV–XVIII веков ученый-историк, выпускник Сорбонны Ги Шоссинан-Ногаре. Перед нами проходят чередой королевы – блистательные, сильные и умные (Луиза Савойская, Анна Бретонская или Анна Австрийская), изощренные в интригах (Екатерина и Мария Медичи или Мария Стюарт), а также слабые и безликие (Шарлотта Савойская, Клод Французская или Мария Лещинская). Каждая из них показана автором ярко и неповторимо.
Эта книга — рассказ о двух городах, Лондоне и Париже, о культурах двух стран на примерах из жизни их столиц. Интригующее повествование Конлина погружает нас в историю городов, отраженных друг в друге словно в причудливом зеркале. Автор анализирует шесть составляющих городской жизни начала XIX века: улицу, квартиру, ресторан, кладбище, мир развлечений и мир преступности.Париж и Лондон всегда были любовниками-соперниками, но максимальный накал страстей пришелся на период 1750–1914 гг., когда каждый из них претендовал на звание столицы мира.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
В книге исследуются дорожные обычаи и обряды, поверья и обереги, связанные с мифологическими представлениями русских и других народов России, особенности перемещений по дорогам России XVIII – начала XX в. Привлекаются малоизвестные этнографические, фольклорные, исторические, литературно-публицистические и мемуарные источники, которые рассмотрены в историко-бытовом и культурно-антропологическом аспектах.Книга адресована специалистам и студентам гуманитарных факультетов высших учебных заведений и всем, кто интересуется историей повседневности и традиционной культурой народов России.