Русский народ и государство - [27]

2.

Основной организующей идеей русской истории была идея московской самодержавной монархии, которая с воцарением Петра истолкована была в смысле западного абсолютизма и превратилась в идею Российской Империи петербургского стиля. В Другом месте мы пытались показать, что идея московской неограниченной монархии была идеей языческой, в точности воспроизводящей все основные моменты древневосточного абсолютизма[135]. Теория же восточного абсолютизма утверждала, что государственный порядок является отражением порядка небесного, что земной владыка является носителем божественных функций, что он есть существо страшное, карающее и милующее, что жизнь и смерть людей — в его руках, что он, как бог, несет спасение подданным, с которыми он связан не правовой, а чисто нравственной связью. Публицисты московской монархии, и главным образом Иосиф Санин и его школа, в точности воспроизвели в своих воззрениях все эти основные пункты, изложенные впоследствии в политической теории Ивана Грозного. Таким образом, иосифлянство стало официальной теорией московского самодержавия. Авторы этой теории принадлежали к образованным классам московского государства, были частью старой московской интеллигенции, преимущественно состоящей из духовенства. Вот эту иосифлянскую теорию, официально признанную московским правительством, обычно считают теорией общенародной, национальной. Полагают, что, как думали иосифляне, так смотрел на государство весь русский народ. Никаких других воззрений у него не существовало, а если они и были, то это была крамола, шатание, выдумка некоторых злоумышленников и бунтарей. Такому взгляду способствует изложенная нами выше концепция русской истории как процесса, в котором не было разномыслия, но все вытекало из мирного убеждения и религиозно-обоснованного бытового уклада. При отвержении этой наивной концепции само собой ставится вопрос: а что же волнующиеся, вулканические народные течения, они-то, когда выступали против государства, исповедовали те же идеи, что и иосифляне? Или же у них было какое-то иное воззрение на государство, не сходное с официальной теорией московского самодержавия? Можно прежде всего сказать, как это обычно и делают, что, если бы иосифлянская теория была простой интеллигентской выдумкой, никогда не построилась бы мощное здание московского абсолютизма. Для построения государственного порядка недостаточно, чтобы ему сочувствовала кучка образованных людей; необходимо, чтобы в построении его участвовали широкие народные массы, которые уверовали в правду данного государственного строя и почувствовали себя его искренними сторонниками и защитниками. Русский народ должен был почувствовать себя конгениальным замыслу иосифлян — иначе не было бы и Московского государства. Наиболее ярким показателем того, что идеал неограниченной монархии московского стиля не был простой теорией, являются события Смутного времени, на которые и указывают, как мы видели, писатели славянофильского толка. Народ сначала смирно созерцал смуту, «не знал, как помочь беде», «как взяться за дело». По наивности он дал себя вовлечь в крамолу, но скоро он понял, «что здесь ему, кроме своих боков, отстаивать и защищать нечего». Тогда он и пошел в ополчение Минина и Пожарского, обнаружив непомерное «богатство нравственных сил» и «прочность своих исторических и гражданских устоев»[136]. Так им и была провозглашена монархия московского стиля — этот исконный общенародный русский идеал. Хотя приведенные рассуждения и грешат несомненной исторической наивностью, однако же нельзя отрицать, что скверные посадские люди и скверные мужики, шедшие на освобождение Москвы, — эта московская «общественная середина», — по-видимому, действительно поддерживали программу московской монархии. Не увлекаясь «ни реакционными планами княжеского боярства», ни «исканием общественного переворота», они олицетворяли собою ту консервативную силу, для которой монархической идеал не был простым словом, но более или менее глубоким убеждением[137].

Что московская монархия не лишена была популярности в широких народных массах, свидетельствует также и отношение народа к царствованию Ивана Грозного. Искоренение бояр, борьба с родовой аристократией были поняты широкими народными массами как истинно народное дело. «Лучше грозный царь, чем семибоярщина» — гласит народная пословица. «Грозное царствие лучше междуцарствия». Как не раз уже это отмечалось в русской литературе, народ наш в своих песнях и в былинном эпосе предал забвению большинство наших царей, но сохранил память об Иване Васильевиче Грозном, причем главным образом о светлых сторонах его характера. Все это показывает, что народу нашему по Душе был тот крайний тип монархической идеологии, который олицетворен был и в личности, и в воззрениях Грозного царя. Но что самое главное: народ наш в пословицах своих буквально воспроизвел теорию самодержавной монархии, как она в точном соответствии с языческими образцами, воспроизведена была иосифлянами и их державным учеником.

Народные пословицы наши утверждают прежде всего ту истину, которая лежала в основе восточно-языческого монархизма, — истину о подобии порядка небесного и порядка земного. «Бог на небе, царь на земле», — говорит его мудрость. «Что Бог на небе, то на земле царь». Поэтому «без Бога свет не стоит, без царя земля не строится». Как и древние народы, русский народ любит уподоблять царя солнцу: «Светится одно солнце на небе, а царь русский на земле». Оттого царь и является носителем божественной воли: «Чего Бог не изволит, того и царь не изволит». Царь повелевает, а Бог на истинный путь наставляет». «Сердце царево — в руках Божиих». «Одному Богу Государь ответ держит». Здесь мы понимаем, на чем покоится неограниченность истинного монарха: он неограничен по близости своей к Богу, как носитель божеских предначертаний и божественной правды. «Где царь, тут и правда». «Царское осуждение бессудно, не судима воля царская». «Царь судит, как Бог на сердце ему положит». «Правда Божия, а суд царев». «Суд царев — суд Божий». И понятно, что носитель божественных предначертаний, существо особо близкое к небу, не может не быть страшным и грозным. «Царь — не огонь, а ходя близ него, опалишься». «Близ царя — близ смерти». Такой царь есть носитель божественного гнева и божественной милости. «Карать да миловать — Богу и царю». «Царев гнев — посол смерти». «Нет больше милосердия, как в сердце царевом». Поэтому царь есть «батюшка», спаситель и хранитель. «Царь щедр — отец есть всем». «Без царя — народ сирота». «Без царя земля вдова» (или Русь вдова). «Богом да царем Русь крепка».