Русский фронт, 1914 – 1917 годы - [13]
Зыбкость установившихся на целое столетие рубежей, при контрасте организации и менталитета властей по обе стороны границы, приводили к существованию особого феномена границы России, Германии и Австро-Венгрии, которая была скорее объединяющим началом, чем разделяющей чертой. Хотя внешне перемены были разительны: если прусские власти придавали большое значение развитию периферии, видя в этом инструмент интеграции и онемечивания населенной поляками сельской округи, то российские власти, напротив, принципиально не развивали инфраструктуру в приграничной полосе, не желая создавать условия для более тесного экономического взаимодействия разделенных между странами польских земель и уж тем более способствовать будущему германскому вторжению, создавая приемлемые пути сообщения за пределами цепи крепостей на речных рубежах. В Австро-Венгрии же королевство Галиция и Лодомерия, за исключением Кракова, и вовсе оставалось самой отсталой аграрной периферией, хотя в последние предвоенные годы его развитие заметно оживилось в связи с разработкой нефтяных источников, а огромный отток сельского населения за рубеж или в крупные города несколько приостановился.
Проекты воссоздания единства Польши под эгидой любой из держав были утопией, поскольку ни одна из них не могла обеспечить лояльность нового государства к стране-покровительнице. В ходе войны обеими сторонами в своих интересах были испробованы методы содействия национально-освободительному движению польского народа, однако из-за отсутствия целостной программы действий и обдуманного плана перекраивания польских земель они были безуспешны>79 и слишком односторонни.>80 Попытка Германии поставить поляков себе на службу с помощью воззвания,>81 а затем и явно ничем не подкрепленной декларации о создании Польского королевства бесславно провалилась: вместо 800-тысячной польской армии на сборные пункты к весне 1917 г. явилось несколько сотен добровольцев. У многих германских офицеров сама идея увеличения сил Центральных держав за счет польских добровольцев встретила непонимание.>82 Как только надежды на пополнение армий Центральных держав рассеялись, Гинденбург и Людендорф поспешили отмежеваться от любого своего участия в этой «авантюре»,>83 хотя М. Гофман, очевидно, знакомый с их истинным отношением к польскому проекту осенью 1916 г., писал в дневнике об их осмысленном согласии на эту акцию.>84 Следствием попытки осуществления «польского проекта» стал крах даже призрачных надежд на заключение сепаратного мира с Россией при правительстве Штюрмера.>85 При этом эффект от провозглашения независимости Польши был достаточно велик: началось (хоть и под контролем) постепенное строительство польской администрации, но совершенно вне зависимости от желания Германии использовать ее для своих целей.>86 После этого немцы обратили главные усилия на сотрудничество с литовскими националистами, натравливая их на поляков,>87 и начали контакты с украинскими, что до сих пор являлось прерогативой австро-венгерской разведки.>88 Это вызывало у правительства союзника Германии серьезные подозрения в попытке отделить Галицию от Австрии. Это не мешало тому, что впоследствии офицерский корпус польской армии был «проникнут правыми настроениями», а «значительная часть… имела явно монархические тенденции»,>89 т. е. политически нарождающаяся польская военная элита была вполне солидарна с германской. Гинденбург и Людендорф, поддержавшие Бетмана в конце 1916 г. с его проектом провозглашения независимости Польши, теперь были возмущены этой акцией и всю ответственность за «создание этого урода» переложили на бывшего канцлера и прежнего австро-венгерского министра иностранных дел Буриана.>90 Долголетняя убежденность и Германии, и России в том, что Польша должна быть разделена и далее, не оставила немцам шансов на взаимное доверие даже с Ю. Пилсудским, воевавшим на стороне Центральных держав с первых дней войны, — в 1917 г. он оказался в германской тюрьме за отказ приносить присягу на верность монархам своих союзников. Австрийцам удалось сохранить определенное влияние на польские войска, возглавленные затем И. Халлером, однако только до тех пор, пока развал России не позволил полякам обратить оружие против остальных угнетателей.
Для эволюции стратегических взглядов и военного планирования в начале XX в. наступил новый этап, как никогда до этого благоприятный для мифотворчества, причем мифы наиболее активно формировались в профессиональной среде, казалось бы, владеющей информацией более, чем какой-либо иной слой. Этому есть несколько объективных причин. Рост влияния прессы и новостных агентств, появление новых видов фиксации и передачи информации провоцировали иллюзию информированности и изученности даже без опыта непосредственного контакта, тем более что вероятного противника и соседа изучали поистине добросовестно. Конечно, представителей военной и дипломатической элит, специализировавшихся на том или ином внешнеполитическом направлении, готовили особо, с помощью командировок и стажировок в страну-контрагента, однако это далеко не всегда исправляло ситуацию. СМИ давали настолько большой объем информации, что профессиональные оценки порой терялись на фоне публицистики, приобретавшей огромное значение и формировавшей среду «знатоков» и «экспертов».
