Русский Бертольдо - [21]
При их сопоставлении оказалось, что и в русской рукописи, и в греческом (венецианском) издании не хватает одного и того же сюжета («Бертольдо и шут Фагот перед царем»), который воспроизведен в итальянском издании. В то же время другая иллюстрация, та самая, которую мы чуть не приписали прихоти русского художника («Бертольдо сажают в мешок по приказу царицы»), обнаружилась в венецианском издании, притом что в римском ее нет. И все же один сюжет из греческого набора иллюстраций — «Бертольдо избегает побоев» — в рукописи отсутствует. Кроме того, рисунки по отношению к греческим гравюрам воспроизведены зеркально, а самое главное — декоративные рамки из университетской рукописи не находят аналога в венецианском издании 1646 г.[236]
Тем не менее типология греческих иллюстраций не оставляет сомнения, что именно гравюры «венецианского» типа послужили ближайшим образцом для художника университетской рукописи. Мы вправе задаться вопросом: к какому именно венецианскому изданию новогреческого перевода «Бертольдо» восходят иллюстрации университетской рукописи?
Помимо первого греческого издания (Venezia, 1646), единственный экземпляр которого хранится в Британской библиотеке[237], известно о существовании и других, не менее редких сейчас венецианских изданий «Бертольдо» XVII–XVIII вв. на греческом языке[238]. В PH Б нам удалось познакомиться с изданием Андреа Джулиани (Venezia, 1684)[239], иллюстрации которого повторяют набор венецианского издания Джованни Антонио Джулиано 1646 г. Но напечатаны они были, очевидно, с других досок, и, самое главное, часть из них имеют дополнительные элементы рамочного декора (см. ил. 27). Именно такой принцип декорирования (но не стиль декора!) был использован художником в рисунках университетской рукописи.
Ближайший образец для русских рисунков был обнаружен благодаря монографии Марины Маринеску о народной книге и чтении в странах Юго-Восточной Европы. Опубликованные здесь гравюры к греческому переводу «Бертольдо» имеют элементы рамочного декора, наиболее соответствующие обрамлению рисунков университетской рукописи[240]. К тому же русские рисунки по отношению к этому образцу перестали быть «зеркальными», а некоторые характерные детали нашли свое соответствие в греческих картинках.
К сожалению, эта замечательная находка не смогла до конца прояснить вопрос о греческом оригинале русских рисунков. Атрибуцию, сопровождающую греческие картинки в книге М. Маринеску («Illustrationensatz der griechischen Ausgabe von Bertoldo aus dem Jahre 1646»), следует, по всей видимости, считать недоразумением[241]. Выяснить, о каком именно издании «Бертольдо» идет речь, к сожалению, не удалось по причине все той же редкости сохранившихся экземпляров этой книжки ранней печати[242]. Ясно одно: иллюстрации, воспроизведенные в книге уважаемой коллеги, — наиболее подходящий прототип для рисунков университетской рукописи. Иными словами, образцом для русского художника действительно послужило одно из венецианских изданий новогреческого перевода «Бертольдо» XVII в. (см. ил. 28).
Означает ли это, что тем самым установлен оригинал, с которого был сделан русский перевод?
Вопрос о языке оригинала перевода — всегда наиболее сложный. Первое сопоставление текста русского «Бертольдо» с двумя (учитывая разночтения) итальянскими изданиями — Bologna; Modena: G. M. Verdi, 1608 и Roma: M. Catalani, 1646 — обнаружило лингвистические соответствия, которые выглядели настолько убедительными, что склонили к версии об итальянском оригинале русского перевода[243]. После того как было установлено существование греческого изобразительного прототипа, потребовалось заново сопоставить между собой все тексты — итальянский, греческий и оба русских перевода[244].
Изучение текстов выявило, что в случаях разночтения переводчик университетской рукописи, действительно, чаще следует за своим греческим собратом. Приведу наиболее характерные примеры неверного прочтения итальянского текста греческим переводчиком, а вслед за ним — русским.
Простонародное слово «mostaccio» (рожа, морда), неоднократно встречающееся в итальянском оригинале, было прочитано греческим переводчиком как «mustacchio» (грен, «mustakion») — ус, что, естественно, породило смысловую несуразицу, повторенную, кстати, в обоих русских переводах[245]. Выражение «bello more» (fig. шутник; первое значение «элемент») в греческом переводе читается буквально как «добрый элемент» (греч. «kalos khymos»); так же — в русских переводах[246]. Неправильный перевод итальянского слова «gallone» (арх. край, бок) как «петух» (греч. «peteinos») перешел в русский перевод университетского списка, кстати, придав тексту еще бóльшую забавность[247].
Эти и другие примеры, естественно, склоняют чашу весов в пользу «греческой» версии происхождения русского перевода университетской рукописи. Но однозначный вывод сделать все же нельзя. В русском переводе обращают на себя внимание нередкие случаи калькирования итальянских слов независимо от греческого текста: «эксерциции»[248] — итал. «esercito» (греч. «askēsis»); «натура» (л. 2 об., 5) —
В книге рассказывается об истории открытия и исследованиях одной из самых древних и загадочных культур доколумбовой Мезоамерики — ольмекской культуры. Дается характеристика наиболее крупных ольмекских центров (Сан-Лоренсо, Ла-Венты, Трес-Сапотес), рассматриваются проблемы интерпретации ольмекского искусства и религиозной системы. Автор — Табарев Андрей Владимирович — доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института археологии и этнографии Сибирского отделения РАН. Основная сфера интересов — культуры каменного века тихоокеанского бассейна и доколумбовой Америки;.
Грацианский Николай Павлович. О разделах земель у бургундов и у вестготов // Средние века. Выпуск 1. М.; Л., 1942. стр. 7—19.
Монография составлена на основании диссертации на соискание ученой степени кандидата исторических наук, защищенной на историческом факультете Санкт-Петербургского Университета в 1997 г.
В монографии освещаются ключевые моменты социально-политического развития Пскова XI–XIV вв. в контексте его взаимоотношений с Новгородской республикой. В первой части исследования автор рассматривает историю псковского летописания и реконструирует начальный псковский свод 50-х годов XIV в., в во второй и третьей частях на основании изученной источниковой базы анализирует социально-политические процессы в средневековом Пскове. По многим спорным и малоизученным вопросам Северо-Западной Руси предложена оригинальная трактовка фактов и событий.
Книга для чтения стройно, в меру детально, увлекательно освещает историю возникновения, развития, расцвета и падения Ромейского царства — Византийской империи, историю византийской Церкви, культуры и искусства, экономику, повседневную жизнь и менталитет византийцев. Разделы первых двух частей книги сопровождаются заданиями для самостоятельной работы, самообучения и подборкой письменных источников, позволяющих читателям изучать факты и развивать навыки самостоятельного критического осмысления прочитанного.
"Предлагаемый вниманию читателей очерк имеет целью представить в связной форме свод важнейших данных по истории Крыма в последовательности событий от того далекого начала, с какого идут исторические свидетельства о жизни этой части нашего великого отечества. Свет истории озарил этот край на целое тысячелетие раньше, чем забрезжили его первые лучи для древнейших центров нашей государственности. Связь Крыма с античным миром и великой эллинской культурой составляет особенную прелесть истории этой земли и своим последствием имеет нахождение в его почве неисчерпаемых археологических богатств, разработка которых является важной задачей русской науки.
Настоящая книга является первой попыткой создания всеобъемлющей истории русской литературной критики и теории начиная с 1917 года вплоть до постсоветского периода. Ее авторы — коллектив ведущих отечественных и зарубежных историков русской литературы. В книге впервые рассматриваются все основные теории и направления в советской, эмигрантской и постсоветской критике в их взаимосвязях. Рассматривая динамику литературной критики и теории в трех основных сферах — политической, интеллектуальной и институциональной — авторы сосредоточивают внимание на развитии и структуре русской литературной критики, ее изменяющихся функциях и дискурсе.
Книга известного литературоведа посвящена исследованию самоубийства не только как жизненного и исторического явления, но и как факта культуры. В работе анализируются медицинские и исторические источники, газетные хроники и журнальные дискуссии, предсмертные записки самоубийц и художественная литература (романы Достоевского и его «Дневник писателя»). Хронологические рамки — Россия 19-го и начала 20-го века.
В книге рассматриваются индивидуальные поэтические системы второй половины XX — начала XXI века: анализируются наиболее характерные особенности языка Л. Лосева, Г. Сапгира, В. Сосноры, В. Кривулина, Д. А. Пригова, Т. Кибирова, В. Строчкова, А. Левина, Д. Авалиани. Особое внимание обращено на то, как авторы художественными средствами исследуют свойства и возможности языка в его противоречиях и динамике.Книга адресована лингвистам, литературоведам и всем, кто интересуется современной поэзией.
Если рассматривать науку как поле свободной конкуренции идей, то закономерно писать ее историю как историю «победителей» – ученых, совершивших большие открытия и добившихся всеобщего признания. Однако в реальности работа ученого зависит не только от таланта и трудолюбия, но и от места в научной иерархии, а также от внешних обстоятельств, в частности от политики государства. Особенно важно учитывать это при исследовании гуманитарной науки в СССР, благосклонной лишь к тем, кто безоговорочно разделял догмы марксистско-ленинской идеологии и не отклонялся от линии партии.