Русский Афон 1878–1914 гг. Очерки церковно-политической истории - [26]

Столь нелицеприятная характеристика и последовавший отказ не сломили, однако, упорство келлиота. 20 декабря 1884 г. он написал прошение на имя Александра III[192]. В это время он находился в Петербурге, где посещал своих земляков в казачьих казармах. Попытки разыскать и арестовать его не удались, так как вскоре он уехал на Дон[193]. 15 марта 1890 г. он обратился с прошением иметь переписку и открытое сообщение с корреспондентами из России, но поскольку не получил его, то 28 мая написал повторное прошение[194]. На этом документе осталась помета рукой К. П. Победоносцева: «11 июня: Высочайшее повеление: оставить без движения».

Другим келлиотом, по делу которого в архивах МИДа и Синода была собрана объемистая документация, был иеросхимонах Неофит Белозерка (в миру Назарий Федоров Базовой, выходец с Дона). Бывший инок Киево-Печерской лавры, Неофит, по отзыву Г. П. Беглери, был духовником высокой нравственности и строгой монашеской жизни[195]. В 1890 г. он купил у Есфигменского монастыря принадлежавшую Хиландарскому монастырю келлию Св. Косьмы и Дамиана за 6 000 турецких лир с правом именоваться дикеем скита Св. Николая. К 1891 г. он жил там с 50 человеками братии, однако Протат не утвердил акт покупки и предписал монастырю вернуть Неофиту деньги, а келлию отобрать[196]. По донесениям из Протата были составлены два послания патриархата, адресованные Киноту Св. Горы. 21 марта 1891 г. патриарх просит расследовать дело о незаконной продаже келлии; 22 марта 1891 г. епитропам Есфигменского монастыря повелевалось немедленно прекратить дело о продаже келлии[197].

Тогда Неофит обратился за помощью к послу А. И. Нелидову: он просил об исходатайствовании разрешения преобразовать келлию в Николаевский русский общежительный скит на 50 человек братии с правом увеличения числа монахов. В результате разговора посла с афонским епитропом в Константинополе было решено либо вернуть Неофиту деньги, либо оставить его в келлии[198]. Не видели способа помочь Неофиту и монахи Пантелеймонова монастыря. Из письма русского представителя в Карее о. Агафодора к настоятелю константинопольского подворья Иоанникию мы узнаем, что Неофит не обращался в монастырь и тем самым парализовал все его возможные действия. Между тем патриарх прислал телеграмму, в которой одобрял решение Протата и рекомендовал приложить все усилия, чтобы не допустить основание нового скита. Деньги же, скорее всего, Неофиту возвращены не будут[199]. Есфигменский монастырь, действительно, не спешил возвращать деньги, а Протат тем временем присудил Неофита к немедленному изгнанию[200].

А. И. Нелидов был склонен поддерживать Неофита как невинно пострадавшего соотечественника; не все члены посольства, однако, соглашались с ним. «Мне кажется, — писал А. Иванов, — что в вопросе этом нужно прежде всего разъяснить принципиальную его сторону и, во всяком случае, запросить Петербург. Дело идет об основании нового русского скита на Афоне. Желательно ли это для русского правительства? Это новый отлив русских денег за границу и новый притон для русских, избегающих воинской повинности в России. Кроме того, нельзя не спросить себя, какая польза для России от основания нового скита на Афоне. Разве мы вышлем туда какие-либо замечательные силы из нашего духовенства для поддержания православия между развращенными христианами Востока, и разве вообще с Афона мы можем действовать в этом смысле? Если нет, то я ничего не вижу в установлении нового скита, как отвлечение из России значительных финансовых средств, которые нам самим так нужны на окраинах России. Скит на Кавказе, Сибири или Волыни всегда нам будет более полезен. Пусть лучше туда идут подаяния России»[201]. К сентябрю 1892 г. Протат принял решительные меры против Неофита: мастера из келлии были удалены, строительство прекращено. Протесты, обращенные к Протату, оставались без внимания. 23 ноября Неофит адресует жалобу в патриарший Синод[202].

Совершивший продажу келлии представитель Есфигменского монастыря о. Герман, находившийся в 1890–1891 гг. в Афинах, подвергся резкому осуждению греческих министров, обвинявших его в предательстве греческих интересов на Афоне[203]. В ответе есфигменца объясняется как причина, побудившая его к такому непатриотическому шагу, так и последующая неуплата Неофиту денег. «Русские, — говорил он, — поступая в монахи на Афоне, не задаются никакими политическими идеями. Все они, по большей части, люди простые, безобидные и чистые сердцем, заботятся только о спасении своих душ. Они отнюдь не проникнуты идеей русения Афона, как это хотят навязать им греки… От умножения числа их на Афоне выигрывают только греки. Не будь их, некоторые монастыри потеряли бы и последние свои скромные средства к пропитанию». «Если вам так зазорным представляется наше поведение, — продолжал он, — если вы видите в нем измену эллинизму, то извольте помочь нам, уплатив все долги наши и дайте нам средства поддерживать монастырь, не прибегая к русским за помощью»[204]. Поднятый Есфигменским монастырем вопрос о новом ските на Афоне, комментировал эти строки И. С. Ястребов, был весьма важен для других русских келлиотов. Если бы патриархия признала этот скит, то Хиландарский монастырь тотчас бы дозволил старцу келлии Св. Иоанна Златоуста Кириллу именоваться дикеем и келлию возвести на степень скита. Кирилл, обладая таким же состоянием, как и Неофит (до 100 тыс.) мог бы содержать более 100 монахов. В таком же положении находится лаврская келлия Св. Артемия (о. Парфений, до 40 монахов) и хиландарская Св. Иоанна Предтечи (о. Иннокентий)