Русские земли глазами современников и потомков (XII-XIV вв.) - [135]

«…вопию к тебе, одержимъ нищетою[653]; Княже мой, господине! Избави мя от нищеты сея[654]; лепше смерть ниже продолжен живот в нищети»[655]

что он понимает под нищетою, можно реконструировать (точнее, догадываться) на основании некоторых образов, которыми оперирует автор:

«…егда веселишися многими брашны — А мене помяни, сух хлебъ ядуща; Или пиеши сладкое питие — А мене помяни, теплу воду пиюща от места незаветрена[656]; Егда лежиши на мяккых постелях под собольими одеялы — А мене помяни, под единым платом лежаща и зимою умирающа, И каплями дождевыми, аки стрелами, сердце пронизающе[657].

картина, согласитесь, довольно впечатляющая;

следствием и составной частью нищеты является то, что наш персонаж вынужден терпеть многие обиды: «Азъ бо есмь, княже господине, Аки трава блещена, растяще на застении, На нюже ни солнце сиаеть, ни дождь идет; Тако и азъ всемъ обидимъ есмь[658]; Азъ бо есмь, княже, аки древо при пути: Мнозии бо посекають его и на огнь мечють; Тако и азъ всем обидимъ есмь»[659] причем, видимо наибольшие нравственные страдания, доставляют ему обиды, исходящие от близких людей («Друзи же мои и ближнии мои и тии отвръгошася мене, Зане не поставих пред ними трепезы многоразличных брашенъ. Мнози бо дружатся со мною, погнетающе руку со мною в солило, А при напасти аки врази обретаются И паки помагающе подразити нози мои; Очима бо плачются со мною, а сердцемъ смеють ми ся») из этого следовал горький вывод: «Темъже не ими другу веры, ни надейся на брата»[660];

при ближайшем рассмотрении оказывается, что, по мнению Даниила, источник всех этих несчастий один: отсутствие княжеской грозы, направленной против тех, кто сегодня обижает Даниила («Зане ограженъ есмь страхом грозы твоеа, Яко плотомъ твердым»[661];«Зане ограженъ есмь страхом грозы твоеа»[662]); это главная милость, которую может оказать князь нашему нищему, ее тот, видимо, по своей вине лишился и теперь во что бы то ни стало хочет получить вновь («помилуй мя, сыне великого царя Владимира, да не восплачуся рыдая, аки Адам рая; пусти тучю на землю художества моего»[663]).

* * *

Остро переживая состояние несчастья, Даниил формулирует собственные представления о счастье. В основу рассуждений на эту тему он, видимо, кладет общепринятые сценарии счастливой жизни. Их оказывается не так уж много, поначалу всего два: 1) служба у князя; 2) счастливая женитьба у богата тестя чти деля: а ту пеи и яжь[664]. Чуть позже (в первой половине XIII в., в так называемом Молении) к ним добавляются еще два: 3) уход в монастырь и, наконец, 4) служба у боярина. Однако все они за исключением первого для Даниила суть несчастье. Собственно, едва ли не все «Слово» сводится к своеобразному объяснению, почему это так.

* * *

По мнению Даниила, счастливая женитьба может легко превратиться в несчастье: стоит лишь заполучить в качестве приложения к богатому тестю злую или злообразную жену. В чем, собственно, состоит первое качество, определить довольно трудно. Гораздо проще, кажется, уяснить, почему дивее дива, иже кто жену поимает злобразну прибытка ради[665]. Тем не менее, злость жены тоже находит свое определение:

«…Ту лепше ми волъ буръ вести в дом свой, неже зла жена поняти. Волъ бо ни молвить, ни зла мыслить, А зла жена бьема бесеться, а кротима высится; Въ богатестве гордость приемлеть, а в убожестве иных осужаеть[666].Зла бо жена ни учениа слушаеть, ни церковника чтить, ни Бога ся боить, ни людей ся стыдить, но всех укоряет и всех осужаеть»[667].

Вывод: «Несть на земли лютей женской злобы»[668]- Ясное дело, что наделенная такими качествами злая жена гостиница неуповаема[669], кощунница бесовская, мирский мятежь, ослепление уму, началница всякой злобе; въ церкви — бесовская мытница: поборница греху[670], лютая печаль, истощение дому[671] и, наконец, засада от спасениа[672] последнее, возможно, самое важное.

Несомненно, все это заставляет Даниила с опаской относиться даже к супруге, внешний вид которой его вполне устраивает:

«…Аще который муж смотрить на красоту жены своеа и на ея ласковая словеса и льстива, а делъ ея не испытаеть, то дай Богъ ему трясцею болети, да будеть проклят»[673].

Жена же злообразная (образ которой постепенно вытесняет жену) усугубляет все эти качества своей внешностью:

«…Видех жену злообразну, приничюще к зерцалу и мажущися румянцемъ, и рех ей: «Не зри в зерцало, видевше бо нелепоту лица своего, зане болшую печаль приимеши»[674]

В поздней редакции (собственно, в «Молении») этот образ обретает новые черты:

«…Паки видев жену злообразну, кривозорку, подобна черту, ртасту, челюстасту, приничюще в зерцало и рекоху еи:…Не позоруи в зерцало, но зри в коросту; жене во злообразне не достоит в зерцало приницати да не в болшую печаль впадет, ввозревше на нелепотьство лица своего»[675]

Пожалуй, следует отметить, что все внешние характеристики злообразной жены здесь имеют характерологические признаки: кривозоркость не просто косоглазость[676], как нас пытаются уверить лингвисты, но еще, видимо, и неискоренимая способность на все смотреть косо; челюстастость не просто обладание большой челюстью, но и привычка периодически выдвигать эту самую челюсть вперед,