Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - [134]
В зимнем семестре 1840–1841 гг. началось совместное посещение друзьями лекций в Берлинском университете. Бакунин и Ефремов записались в студенты вместе 31 октября, И. С. Тургенев вторично занес свое имя в матрикулы 18 ноября, а М. Н. Катков — 25 ноября 1840 г. О планах на семестр Тургенев чуть раньше сообщал Бакунину: «Нам надо будет заняться древними языками. Нам надо будет работать, усердно работать в течение зимы. Я надеюсь, мы проведем ее прекрасно. Университет, занятия, а вечером будем сходиться у твоей сестры, ходить слушать хорошую музыку; составим чтения; Вердер будет к нам приходить. Постой, дай перечесть, сколько месяцев наслаждения, с 1-го октября по 1-e мая — 7 месяцев, 210 дней!» [607].
Бакунин сразу же познакомился и подружился с Вердером. Герцену в октябре 1840 г. он писал: «Какой он славный человек! Дух, знание стало в нем плотью, в нем так много Gemüthlichkeit, не той, которая противополагая себя разумному содержанию духа, выдает себя за истину, но той, которая вытекает из живого свободного единства знания и жизни, не мертвая буква, но плод религиозного, внутреннего стремления. Я надеюсь сблизиться с ним и ожидаю от него много пользы как в интеллектуальном, так и в нравственном отношении»[608]. В этом семестре Бакунин намеревался слушать у Вердера курсы логики и истории новой философии (т. е. те же, что раньше посещали Станкевич и Грановский), а кроме того эстетики у Готы, учения о Боговоплощении у Ватке, физики, новейшей истории, заниматься фехтованием и верховой ездой. Над гегелевской логикой Бакунин и Тургенев сидели вместе: «Мы живем с ним в одном доме, в третьем этаже, в одном коридоре друг против друга и работаем вместе от раннего утра до позднего вечера» [609]. По вечерам они действительно ходили в гости к сестре Бакунина, чтобы послушать музыку, предпочитая всем композиторам Бетховена.
В марте 1841 г. Катков уже пытался подвести первые итоги своей учебы: «В продолжение зимнего семестра я, слава Богу, выслушал целый курс логики, слушал прилежно, записывал, составлял лекции, теперь рассчитываюсь с собой. Живое и серьезное занятие философией не так как прежде — пошлое, брошюрочное, благотворно и глубоко подействовали на меня. Но надобно еще много и много поработать мне: в течение каких-нибудь трех месяцев никакая сила не может овладеть таким предметом — лекции же летели так быстро, так ярко, так ослепительно — ни на минуту нельзя остановиться и укрепиться» [610]. И его любимым профессором был тогда Вердер. В отправляемой им в Петербург для публикации в «Отечественных записках» корреспонденции под заглавием «Берлинские новости» Катков описал чествование Вердера студентами после его последней лекции в семестре, когда те дружно исполнили посвященную профессору серенаду. «Чудное это было мгновение! Кто участвовал в нем, тот никогда не упустит его из воспоминания. Все эти люди, чуждые друг другу, разнохарактерные, разноплеменные, слились в одно великое семейство… На всех лицах пламенело вдохновение, и в глазах всех или светились слезы, или сверкал огонь. Все чувствовали себя в каком-то новом элементе»[611].
Таков был университетский Берлин начала 1840-х гг. — этика чистой науки, философское устремление к познанию мира сочетались в нем с юношескими романтическими чувствами, которые профессора охотно делили со студентами. «Русский философский кружок» в Берлине поэтому был лишь частью этого общего духовного порыва. И, быть может, самое трогающее душу свидетельство об истинной духовной близости студентов и их наставников, равной которой едва ли можно было найти в другом университете, находим мы в переписке И. С. Тургенева, где он описывает, как сообщил Вердеру о смерти Станкевича со словами: «В нем также умерла и от Вас частица» и услышал его ответ: «Я чувствую это. Я на полпути своей жизни: мои лучшие ученики, мои питомцы умирают, разве я переживу их!»[612].
Весной 1841 г. Тургенев должен был выехать в Россию и, несмотря на всё желание, вернуться в Берлин ему больше не удалось. Каникулы летом того же года остальные члены кружка вновь провели в путешествиях: Катков вместе с Ефремовым выехал на воды в Тюрингию, а Бакунин побывал на Рейне, в Галле и Дрездене; в это время он познакомился с семействами Елагиных и Языковых, приехавших в Германию на свадьбу В. А. Жуковского. К началу зимнего семестра 1841 г. все трое опять съехались в Берлине и узнали, что у Вердера, да и вообще у гегелевской философии здесь появился серьезный соперник.
Главным университетским событием конца 1841 г. явился приезд в Берлин Ф. В. Шеллинга, приглашенного в университет для чтения философии и покинувшего Мюнхен, где он до этого преподавал без малого пятнадцать лет. В Мюнхен к Шеллингу устремлялись многие русские путешественники: так, осенью 1835 г. во время своей поездки по немецким университетам у него побывал М. П. Погодин, который встретил философа «в большой, прекрасной аллее, между городом и дачей, в виду снежных Тирольских гор». «Русский пилигрим, я пришел к вам на поклонение», — воскликнул тогда Погодин и нашел у Шеллинга ласковый прием, хотя не смог ему достоверно объяснить почему в российских университетах не преподавалась тогда не только его, но и никакая другая философия
