Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - [135]
После приезда Шеллинга в Берлин первым из русских его навестил Бакунин, передав поклон от А. П. Елагиной, с которой философ прежде виделся в Карлсбаде. Их беседа продолжалась около получаса, Шеллинг интересовался занятиями Бакунина в Берлинском университете и пригласил к себе на лекции, а также к более близкому знакомству. 15 ноября 1841 г. состоялась первая лекция Шеллинга в Берлине, запись которой, сделанная Катковым, в переводе на русский язык была вскоре опубликована в России[615]. Свежее впечатление от этой лекции передает письмо Бакунина: «Очень интересно, но довольно неопределенно и даже не совсем по душе, однако этого теперь я не хочу заключать — я буду его беспристрастным слушателем»[616]. русские студенты обсуждали эту лекцию дома у Бакунина вместе с их немецкими приятелями. Начало курса обещало схватку между новой «философией откровения», которую собирался читать Шеллинг, и гегелевской диалектикой, к представителям которой относилось большинство берлинской профессуры.
Наибольшее влияние среди русских слушателей курс Шеллинга оказал на М. Н. Каткова, который, как и Бакунин, постарался сблизиться с профессором, был принят в его доме и даже ухаживал за дочерью Шеллинга [617]. Эти лекции дали, наконец, Каткову выход из давно нараставшего кризиса философского мировоззрения, ощущения, что гегельянцы «застряли в одной форме, формальничают и ворочают категориями, а в сущности выходит мыльный пузырь». «Шеллинговы лекции имеют для меня великое значение, — писал Катков брату. — Я слушал их с жадностью: столько глубокого, оригинального, поучительного! У меня открылись глаза на многое, на что прежде были закрыты… Я много трудился за Шеллинговыми лекциями и владею теперь лучшей тетрадью в Берлине, так что у меня со всех сторон выпрашивают ее для изучения…»[618]. в России этот его конспект по «философии откровения» также вызвал немалый интерес: о нем, например, упоминал А. И. Тургенев в письме к П. А. Вяземскому. Глубокое увлечение Каткова Шеллингом привело к серьезным идейным расхождениям и охлаждению в личных отношениях с другими бывшими членами кружка Станкевича. «Смотри, брат, не поддавайся берлинской философии, которую собирается привести к нам Катков», — предупреждал Белинского Грановский[619].
О том, что результаты восприятия позднего Шеллинга русской учащейся молодежью могли быть и совершенно иными, показывает позиция Бакунина. Обещавший быть «беспристрастным слушателем», Бакунин уже в середине следующего 1842 г. готовит свою ставшую знаменитой статью «Реакция в Германии», в которой причисляет учение Шеллинга к одному из оплотов консервативных сил, стоящих на пути грядущих социальных преобразований. Как видно, взгляды Бакунина в этот период быстро эволюционировали в сторону радикализации, что как будто не следовало из характера его занятий в Берлинском университете, где перед началом зимнего семестра 1841–1842 г. он планировал, кроме Шеллинга, посещать лекции Вердера и Ранке, заниматься политической экономией и латынью и был по настоящему увлечен своей учебой («Работы много, но она не пугает меня, я теперь привык много работать и предметы-то (кроме латинского языка) все такие интересные» [620]). Но уже весной 1842 г. Бакунин покинул Берлин и переехал в Дрезден, где вошел в круг левых гегельянцев. В итоге, именно тогда определился тот путь, который сделал Бакунина в 1844 г. политическим эмигрантом, отказавшимся вернуться в Россию и вновь ступившим на родную землю в кандалах (после ареста в 1849 г. его передали России австрийские власти), лишь для того, чтобы потом опять бежать оттуда[621].
М. Н. Катков проучился в Берлинском университете на один семестр дольше Бакунина: в летнем семестре 1842 г. он, помимо философии, занимался древними языками, в особенности греческим, слушал лекции по истории живописи и археологии, что, вероятно, было навеяно историческим содержанием курса Шеллинга. Нельзя не заметить, как пробудившееся тогда у Каткова под влиянием эстетики Шеллинга увлечение античной культурой отозвалось гораздо позже в пропагандировании им системы классического образования в 1860-е гг. Весной 1842 г. Катков стал свидетелем поступления в Берлинский университет новой группы выпускников Главного педагогического института, о которых отзывался в письмах с большой симпатией. В конце того же года он вернулся в Россию.
Продолжавший учебу в Берлине, последний «осколок» кружка Станкевича, А. П. Ефремов, пробыл там еще год, до весны 1843 г. Основной специальностью Ефремова была историческая география, которой он занимался под руководством профессора К. Риттера, а затем в Иенском университете защитил диссертацию на степень доктора философии «Помпоний Мела и его знания об Африке»[622]. Однако одному ему в Берлине оставаться не пришлось — на смену Бакунину и Каткову в 1842–1843 гг. сюда приезжают на учебу новые представители той же среды московских салонов, где разворачивались споры западников и славянофилов. Летом 1842 г. в Берлин прибыл магистр юридического факультета Московского университета А. Н. Попов, близкий к славянофилам, в будущем видный историк, археограф, правовед, отъезд которого из Москвы стихами провожал К. С. Аксаков
