Русские студенты в немецких университетах XVIII — первой половины XIX века - [115]

.

Характеристики эти имели первоначально, по всей видимости, чисто дисциплинарный оттенок, но последующее обсуждение сразу перевело их в политическую плоскость. Князь А. Н. Голицын высказался за полный запрет принимать в российские училища студентов, побывавших за границей. «Опыт доказал, — говорил министр, — что бывающие в иностранных университетах студенты действительно привозят с собой весьма часто развратные нравы, дух своеволия и безбожничества… производят вредные влияния, составляют тайные сотоварищества». В итоге, по настоянию Голицына, 4 августа 1818 г. было принято постановление, включавшее формулировку о том, что «молодые люди, посвятившие себя наукам, не должны начинать оных в иностранных университетах, но непременно в одном из отечественных и оставаться в оном три года беспрерывно»[489].

Хотя основной текст постановления был посвящен именно Дерптскому университету, Голицын вкладывал в него универсальное содержание, по сути вообще запрещавшее российским подданным получать высшее образование за рубежом, кроме как после окончания отечественного университета. Тогда, в 1818 г. эта трактовка была оспорена Сенатом, указавшим на невозможность, «чтоб лишались российские подданные свободы обучаться в иностранных государствах или, чтоб, вступив для наук в какой-либо из российских университетов, не в праве были выбыть из оного прежде окончания полного курса». Не поддержал Голицына в то время и император Александр I. Но уже спустя полтора года к обсуждению этого вопроса вернулись еще в более жесткой форме.

Инициатором теперь выступил сам император, обративший внимание на большое число своих подданных из остзейских провинций, обучающихся в Германии, и особенно в Гейдельбергском университете, который «известен по вольнодумству и мятежным правилам наставников и по буйству и развращению питомцев». Последняя фраза из уст императора тем интереснее, что показывает эволюцию его взглядов, поскольку еще в 1815 г. сам Александр I благосклонно посетил Гейдельбергский университет, старейший в немецких землях, и был торжественно принят там профессорской корпорацией[490]. Теперь же из Гейдельберга, по мнению императора, исходила опасность для России. Вопрос, как спасти «юношество от окружающей его заразы и предохранить подданных от пагубного ее влияния», был поставлен в Комитете министров 20 апреля 1820 г. Мнение Комитета сформировал А. Н. Голицын, опять обобщивший проблему: «Удаление из Гейдельберга тех, кто теперь там находится, не положит предела в будущем, а известно, что и в тех германских университетах, в которых наставники не осмеливаются явно преподавать слушателям своим правил мятежа, втайне внушают то же, и нельзя ручаться, что при общем духе, господствующем в германских университетах те же самые обстоятельства, которые ныне встретились в Гейдельберге, не повторились бы в другом университете, и потому в какой бы из тамошних университетов ни были перемещены русские студенты, везде должно ожидать одинаковых последствий»[491]. Поэтому Комитет предложил отозвать российских подданных из всех германских университетов, а в качестве «предлога довольно благовидного» объявить, что отечественные университеты «достигли уже той степени совершенства, при которой нет никакой нужды русскому юношеству обучаться в иностранных училищах». Возникший было вопрос, как быть с казенными стипендиатами, заканчивающими образование в Германии перед вступлением на кафедру, был передан на полное усмотрение Голицына.

Мнение Комитета не было сразу утверждено Александром I, испугавшимся его радикализма и неизбежной негативной реакции европейского общественного мнения. Решение, сообщенное императором в декабре 1820 г. управляющему Министерством внутренних дел В. П. Кочубею для передачи рижскому генерал-губернатору Ф. Ф. Паулуччи, сводилось к запрету обучения в Иенском, Гейдельбергском и Гиссенском университетах (сам Паулуччи добавил сюда еще и Вюрцбургский), причем запрету негласному, без особого указа, который Паулуччи предписывалось выполнять «через дружелюбные внушения родителям». В Министерстве духовных дел и народного просвещения об этом решении узнали только в июле 1822 г., и тогда уже Голицын не преминул превратить его в постановление, которое вышло 22 февраля 1823 г. и запрещало всем российским подданным учебу в указанных университетах. Важно отметить, что Александр, давая свое согласие на этот запрет, сказал, что «не имеет намерения заграждать юношеству вход во все университеты Германские», и не считает опасными университеты Пруссии и Ганновера. Тем самым, симпатии императора оказывались на стороне Гёттингена, а также только что основанного мудрой «попечительностью своего правительства» Берлинского университета, т. е. лежали в русле направления университетского развития, заданного политикой В. фон Гумбольдта.

Последний отзвук запретов на поездки в немецкие университеты в 1820-е гг. мы находим в деле о командировании магистра Московского университета М. П. Погодина, рассматривавшегося в Министерстве народного просвещения в начале 1826 г. В нем упоминается приведенный выше список из находящихся под запретом четырех университетов, а также еще один, составленный великим князем Константином обширный перечень университетов и училищ Германии и Швейцарии, в которые тот «с Высочайшего дозволения предписал также воспретить отправлять для обучения юношество»