Русские цари - [36]

Политика в отношении Польско-Литовского государства была сложнее. В начале 1616 г. были прерваны переговоры, начатые предыдущей осенью Рассенштайном и проходившие при посредничестве кайзерского посланника Ганделиуса. Причиной послужило то, что Польша не признавала Михаила Федоровича, а русские, естественно, не хотели принять царем Владислава. В это время московские посланники путем длительных церемоний пытались заполучить в союзники не только кайзера и султана, но и Габсбургов, и османов следовало сна чала с помощью множества ценных собольих шкурок уговорить более или менее искренне признать царя. Персидский шах, напротив, оказывал русским и материальную поддержку. Московские дипломаты умели, несмотря на соперничество Персии и Османской империи, поддерживать хорошие отношения с обоими государствами и таким образом сохранять покой на южной границе, хотя царь Кахетии (Восточная Грузия) при случае пытался столкнуть лбами русских и персов. Дипломатическая игра всех этих держав сводилась к тому, чтобы воспрепятствовать образованию новой (польско-шведской или турецкой) великой империи, однако, в частности, габсбургская попытка посредничества потерпела неудачу. Исключительно словесная помощь Москве вдохновила Польшу после преодоления внутренних раздоров на повторное наступление весной 1617 г. В западнорусские княжества вступил в качестве «царя» польский кронпринц, напомнивший московским боярам о том, что в 1610 г. они уже присягнули на верность ему. В октябре 1618 г. ему даже удалось с помощью казаков гетмана Сагайдачного напасть на Москву, но пришлось отступить с большими потерями. Поскольку сейм ассигновал мало денег на продолжение войны, а Польше угрожали новые тяготы в начинающейся Тридцатилетней войне, то Владиславу в конце концов пришлось согласиться на переговоры, которые, правда, привели лишь к перемирию на 14,5 лет (деревня Деулино у Троице-Сергиева монастыря, 24 декабря 1618 г.). Москва должна была отказаться от целого ряда западно-русских областей (среди них Смоленск, Северщина, Чернигов). Де-юре Москва не отказывалась от притязаний на Смоленск так же, как Польша от претензий на московский престол — Михаила Федоровича признали лишь временно. Заключение этого мира позволяло ожидать пересмотра его в будущем. Правда, для русских в тот момент было наиболее важным одно положение договора: обмен пленными к 1 июля 1619 г.

Михаил Федорович имел в виду прежде всего одного пленного — Филарета. Мысль о том, что отец правящего царя находится в руках врага, была невыносима для Москвы. Кроме того, Филарет, естественно, играл для польских дипломатов роль залога. Уже 14 июня 1619 г. царь, сопровождаемый огромной толпой народа, встречал своего отца на Пресне, перед воротами Москвы. Оба упали на колени и в течение нескольких минут, плача, обнимались. Через десять дней Филарет, которого второй Лжедмитрий однажды уже принудительно сделал «тушинским патриархом», принял осиротевшую московскую патриархию, врученную ему в виде исключения специально приглашенным патриархом Иерусалима Феофаном, поскольку возведение в сан, осуществленное в свое время Лжедмитрием, было сомнительным.

Таким образом, создалась новая, с точки зрения конституционного права, ситуация. Еще никогда отец не был по чину ниже своего сына, и это вообще не допускалось патриархальным образом мыслей. Поэтому теперь было сделано то, что в 1613 г. было еще невозможно, но было подготовлено провозглашением Марфы «Великой государыней»: Филарет, как царь, получил титул «Великого государя». Тем самым наконец была подкреплена законность правления Михаила, установленного в конечном счете трудно постижимым избранием. В документах царя называли перед его отцом, а отец во время аудиенций сидел на золотом троне на правах царя, но на практике их отношения сводились к двоевластию: «их государское величество нераздельно». То, что Филарет был соправителем с собственной администрацией, равным образом обращался к иностранным монархам и в некоторых случаях даже самостоятельно издавал законы, было, с одной стороны, правовой необходимостью, а, с другой — объяснялось характерами обоих Романовых. Филарет Никитич, который против обычая прибавил к своему духовному имени мирское отчество, был энергичным, властным, любящим роскошь, политически мыслящим несостоявшимся государем; его сына характеризуют как физически слабого, кроткого и набожного человека. Голштинский путешественник Адам Олеарий, дважды посещавший Россию в 30-е годы, в 1647 г. писал: Михаил «правил кротко и проявлял снисходительность как к иностранному, так и к отечественному, так что каждый считал, что страна, вопреки своему обычаю, за многие столетия не имела такого благочестивого государя». Правда, шведские дипломаты, в 1625 г. насмехавшиеся над мягкой юрисдикцией и утверждавшие, что Михаил позволяет боярам и даже народу управлять собой, совершенно недооценивали его способность примирять противоречивые интересы фаворитов и разных социальных групп. В любом случае он доказал, что вполне обладает этой и другими способностями, после смерти Филарета (1 октября 1633 г.).