Русские беседы: соперник «Большой русской нации» - [33]
Колониальное положение объясняет, в числе прочих, на взгляд Липинского, и положение украинской интеллигенции: «Как всякая демократия в колониальном крае, где общественное устройство и порядок опираются на чужой метропольный государственный аппарат, так и демократия украинская, собственно благодаря своему украинству и благодаря российскому государственному аппарату, была совсем избавлена от необходимости думать о том, какими силами в реальной жизни нации строится и поддерживается этот порядок и устройство» (Липинський, 1926: 473) – она могла позволить себе быть «безгосударственной», поскольку издержки государственности несли на себе другие, она оказывалась избавлена от необходимости принимать в расчет потребности государственного существования, имея возможность действовать не против данного государственного устройства или данного порядка вещей, но порядка как такового. «Украинство» здесь оказывалось выбором индивидуальным и потому оказывалось позицией, по умолчанию относящей издержки государственности на «чужой счет»: парадоксальным образом, отмечает Липинский, именно те, кто говорили о «национальном сознании», менее всего стремились к созданию самостоятельного государства.
Если для подходов, разрабатывающихся с конца 1910-х годов, т. е. в ситуации после I мировой войны, господствующей была логика национального государства, то на протяжении всего интересующего нас периода национальное государство крайне редко (и то на последнем этапе) выступает в качестве цели политического действия. В данном случае важно обратить внимание на то обстоятельство, что для Восточной и Центральной Европы требование «национального самоопределения» и «национальной независимости» было включено в имперский контекст, и если для радикальных групп из этого вытекала программа ликвидации империй (как в случае Кирилло-Мефодиевского товарищества), то для групп, ориентированных на действие в наличной ситуации, империи выступали в качестве «неизменного принципа», т. е. речь шла о трансформации империй, а не об их уничтожении. Наиболее последовательно данного рода понимание проведено в работах М. Драгоманова, для которого участие во всероссийском освободительном движении и стремление к либерализации империи, взаимодействие с общероссийскими группами выступало стратегическим решением, поскольку украинский вопрос (и взаимоотношения украинской и польской общностей) мог быть решен лишь в рамках федерализации империи. Для всех значимых украинских националистических групп вплоть до 1917/18 г. вопрос о государственной независимости не стоял – в том числе и в качестве «идеальной цели», поскольку имперский (российский и австрийский) контекст позволял ограничивать влияние польского фактора: ни одна из украинских националистических групп не считала, что в случае распада империй Украина окажется достаточно сильной, чтобы противостоять новообразованному Польскому государству и Москве, а выбор одного из них в качестве союзника с неизбежностью означал бы статус «младшего партнера», возврат к тому состоянию, из которого стремились найти выход. Иными словами, речь шла именно об использовании ресурсов, предоставляемых положением в рамках империй (и, что важно отметить, угрозы возможной ситуации «национальных государств», реализованные после I мировой войны, были вполне отрефлексированы).
Формулируя тезисно, можно, по нашему мнению, выделить следующие этапы развития украинского национального движения XIX – нач. XX в.
(1) Протонациональный этап, по степени важности в первую очередь включающий идеи, распространяющиеся на территории бывшего Гетманата и в Слободской Украине в конце XVIII – первые десятилетия XIX в. В это время получают оформление ключевые элементы будущей «козацкой мифологии», выстраивается протонациональный нарратив, центрированный на днепровском козачестве и на фигурах гетманов, особом политическом и социальном устройстве данных групп (которые отождествляются с «малороссами» как таковыми – в дальнейшем данное отождествление «Козаков» с «украинцами» станет редко рефлексируемым элементом репрезентации национального прошлого). Формирование данного круга представлений, вызванное отменой или ограничением прежних привилегий, постановкой под вопрос традиционного корпоративного статуса (ревизии дворянства, неоднократно предпринимаемые в эти годы), связано преимущественно со стремлением отстоять/ возвратить/модифицировать особый статус в рамках имперского целого – и, соответственно, имперская принадлежность не ставится под вопрос, напротив, именно через апелляцию к традиционному положению в рамках империи идет основная часть аргументации. Независимо от интенций, присущих самим данным группам, они актуализируют местную идентичность – и стремясь упрочить свое положение в глазах центральной власти активно заимствуют элементы нового, романтически-национального дискурса, т. е. формируют комплекс представлений и способы артикуляции, которые в дальнейшем смогут быть легко восприняты и тиражированы в рамках националистических движений. Галицийские и буковинские протонационалистические настроения этого времени весьма слабы – преобладает традиционная династическая и религиозная идентичность: конфликт с последними модерного польского национализма 1830—1840-х годов стимулирует образование русинского движения, осуществляющего переописание прежних идентификационных параметров в рамках новой политической и социальной логики.
