Русские беседы: соперник «Большой русской нации» - [32]

, где «польскость» мыслилась не как этническое, а как гражданское, политическое, т. е. включение в политическую общность «Речи Посполитой», с введением таких конструкций, как «поляк украинской культуры», «поляк украинского происхождения») и одновременно (б) мобилизовать массы, на тот момент малочувствительные к национальным лозунгам, но весьма восприимчивые к социальным (Чорновол, 1999). В данном случае из достаточно ранних проявлений показательна позиция Вл. Антоновича, который (в известной «Исповеди», опубликованной в журнале «Основа» в 1861 г.) объясняет свой выбор украинской идентичности, принадлежа и по происхождению, и по культуре к полякам: для него данное решение будет реализацией своего долга перед народом, который там, где его родина (Надднепрянская Украина), украинский, следовательно, дабы служить народу, ему надлежит стать украинцем (отбросив прежнее «хлопоманство» и став «украйнофилом»), однако уже на следующей стадии (например, в его университетских лекциях по антропологии, читанных в 1880-е годы) украинство этнизируется и биологизируется, данная общность становится «реальной» и осуществляется последовательное биологическое разграничение ее с «(велико)русским» и «польским» племенем. Здесь перед нами своеобразный частный случай модели Домбровского (исключавшего из числа славян «московитов», относя их к финно-угорским племенам с соответствующим ценностным осмыслением этой классификации), но если для Домбровского биологическое отграничение «московитов» от «славянского племени» позволяло «этнизировать» Речь Посполитую, представляя входящие в нее группы как части одного «племени», то Антонович осуществляет соответствующее двойное отграничение – и от «великорусов», и от «поляков», в связи с чем для него исчезает необходимость исключать из состава «славянского племени» «великоруссов», но актуализируется необходимость дистанцировать «украинцев» равным образом от двух соседствующих этнических групп.

Второй вариант получит значимое (выходящее за пределы частных мнений) выражение с начала XX в., по мере того как прежние репрессивные меры против украинского национального движения будут ослабевать, группы, входящие в последнее, будут добиваться относительной представленности в публичном пространстве Российской и Австро-Венгерской империй (Чорновол, 2000, Lazuga, 2013). В связи с этим все большее значение будут приобретать и вопросы политического действия, и одновременно – проблемы этнической неоднородности населения территорий, которые входили в разные варианты украинского национального проекта. До тех пор, пока национальные притязания оставались уделом небольших групп и существовали на уровне скорее поэтических чаяний и/или проявлений ресентимента, наличие «чужаков», групп, исключаемых из воображаемого сообщества украинской нации, играло скорее мобилизующую роль, по мере возрастания же украинского национального движения наличие большого числа исключенных групп начинало представлять существенное политическое затруднение (в особенности в тех случаях, когда данные группы обладали значительным влиянием, как в случае с польскими или русскими, например, землевладельцами). Аналогичным образом и для тех, кто был членами «исключенных» групп, вставал вопрос о своем статусе в возникающей новой реальности и о возможности поместить себя в новый, все более «национализирующийся» контекст. Зеркальным отображением польского варианта становится позиция, формулируемая в 1910-х – начале 1920-х годов Вяч. Липинским, определяющим себя как «украинца польской культуры»: вопреки модели Антоновича, предполагающей отречение от собственной культуры, «слияние с народом», Липинский и следующее за ним движение отказывается от отождествления будущей «нации» с существующим «народом» (т. е. некой этнически дифференцируемой от окружающих массой) и переводит украинский национальный проект в политическую плоскость, т. е. формирования «украинства» как «политической общности», а не этнической (Лисяк-Рудницький, 1994: 134–136). «Нация» для Липинского представала как создаваемое политическое сообщество, производное от государственного проекта, способного объединить разные слои общества и выработать форму совместного существования достаточно привлекательную (и ценную и ценимую – чтобы ее охранять) для всех них, «нация» в логике национальных проектов XIX в. представала как способ нахождения «общего языка», возможности «общего действия» разных слоев общества, «украинизация» элит была инструментом создания этой общности, иными словами, политическое целое, включающее в качестве своих участников ранее отстраненные от власти слои (крестьянство), вырабатывало общую культуру, основной для которой становилась культура этнического большинства, однако нациеобразующей выступала не «этничность», а (со)участие в одном политическом целом: «Только тогда, когда государственники украинские всех местных классов и всех местных наций победят агентов, которых метрополии имеют на Украине тоже во всех местных классах и всех местных наций (также и „нации украинской"!)? – сможет возродиться украинское государство. И только в украинском государстве – только в процессе совместного существования жителей Украины на отмежёванной государственной территории – сможет сотвориться из них Украинская Нация. Так, например, как возникает на наших глазах Американская Нация из процесса сожительства разных наций и разных классов на территории Соединенных Штатов (Держав). От своей метрополии отделились эти Государства не под лозунгом националистичным („бей Англичан“) и не под лозунгом социалистическим („бей господ и буржуев“), а под лозунгом политическим: создаем все жители Америки – каких бы мы ни были наций и классов – свое собственное Американское государство» (