Русская Венера - [48]
Старик англичанин, пешком пересекавший пустыни и океаны, видимо, долго занимал воображение Марьи Еремеевны, и существование его материализовалось наконец в несколько странное и неожиданное для Зины предложение:
— Зинка, а ты-то в нашей дыре чего потеряла? Давай поезжай куда-нибудь. Хоть ты посмотри белый свет. Вон к Аграфене езжай, на Сахалин. А лучше на чистое место, без родни, одна-одинешенька, так-то сладко в свой интерес пожить!
— Прямо сейчас, что ли? Или до завтра погодить? Нашла одну-одинешеньку — ну, как язык у тебя повернулся? А ты, а Верка?
— А я с Веркой здесь посижу. Ей три года скоро. Очередь в ясли подходит. Пока тяну-могу, пользуйся, Зинка. Што ты тут высидишь? Пенсию? В нашей ремстройконторе одно старичье. Неужели тебе с ними не надоело? Не жалела бы, так не отпустила. — Марья Еремеевна понизила голос, оглянулась на Верку с быстрой слезой. — Может, отца ей там найдешь. Устроишься по-человечески. Здесь-то ты кого дождешься? Стариковское у нас место, стоячее. Ни стройки путной, ни другого заделья на будущее. Поезжай!
— Никуда не поеду! Разложила все, рассчитала и даже мужа высмотрела. Обойдусь. Никаких чистых мест и никаких мужей мне не надо!
— Дура ты. Это в двадцать два кажется, что ничего не надо, и все равно все будет. Годы-то как маятник. Тик-так, тик-так, смотришь, и судьбу уже не переделаешь. Ну да черт с ним, мужем. Просто так поезжай. На людей посмотри, себя покажи.
— Легко сказать — поезжай. Страшно же: никого не знаю, меня никто не знает. Об Верке с ума сойду.
— Не сойдешь. Не в детдоме оставляешь.
Не сразу, но Зина привыкла к мысли, что куда-то поедет, где ее не ждут и вообще даже не знают, что живет на свете такая Зина Чепрасова, мать-одиночка, лучший маляр в Свийской ремстройконторе. Эти главные, как считала Зина, свои приметы она часто повторяла про себя с хмурою улыбкой, словно представлялась кому-то, с кем-то знакомилась, предупреждая усмешливой прямотой возможное любопытство к своей судьбе. Далекий край, где она собиралась жить, был в видениях лесистым, тихим, с чистыми густыми лугами по берегам прозрачных, неторопливых рек. Зина видела и вечерние зори, золотисто-мягкие, с розоватым дымком у воды, и себя на белом речном камне в медленно-сизых сумерках. Видела кого-то рядом, но не с тою грубой очевидностью, как мать: «Верке отца найдешь, себе мужа», — а тоже в нежной сумеречной дымке наконец-то найденного, желанного, единственного.
Только где этот край? Марья Еремеевна, наслушавшись радио, каждый день меняла географические привязанности: Джезказган — «тепло, конечно, там, фруктов много. Но, поди, по-русски и не говорят. Будешь как глухонемая»; Синегорье на Колыме — «интересное место, но уж больно далеко. В случае чего и не дотянешься». Где же, где этот край?
Как раз заговорили о БАМе. Зина послушала, послушала, и дрогнуло сердце: вот уж действительно чистое место. Речки, да горы, да звери — небывалое, одним словом, место. И у Марьи Еремеевны БАМ вызвал устойчивое изумление.
— Ты посмотри, што делается! По два раза на дню погоду с этого БАМа передают. Шестьдесят лет живу, никто не заикнулся — дождь в нашем Свийске или солнышко. Дела никому нет. А тут, пожалуйста: што в Москве, што на БАМе: и давление, и градусы, и в ближайшие сутки. Поезжай туда. Я вроде как весточку каждый день от тебя получать буду. Сегодня на мою Зинуху дождь сыплет, в плащишке, значит, побежала на работу, косынку эту целлофановую повязала. Считай, видеть тебя каждый день буду. Давай собирайся.
Зина собралась и поехала.
Прилетела в Казачинск, старый таежный центр. Узнала, что до Магистрального, бамовского поселка, еще двенадцать верст. Автобусы туда не ходят. Можно на попутке добраться до паромной переправы, а «там не заблудишься, там рукой подать».
Прошла тесными, раскисшими после недавнего дождя проулками к деревянному горбатому мосту через протоку, постояла на нем, привалилась к перилине — сейчас в Свийской ремстройконторе бригадир дядя Коля кричит, наверное, тоненьким голосом: «Перекур, товарки!» — подделываясь под голос своей жены, работавшей в их же бригаде.
Зина огляделась: на берегах протоки редко стояли вербы, одинаково выгнув над водой зеленовато-белые грустные шеи; гусиная травка, клейменная коровьими копытами, весело подкатывала к самым заборам, к темным, каким-то чугунно-мордастым домам. «Вот он, дальний край, — думала Зина. — Ни лугов пока, ни прозрачной речки, ни белого камня над ней. Пока летела, все дома была. А теперь уж точно: одна-одинешенька. Ну, ни одной знакомой души! Это как же я теперь буду?»
Под мостом, в густой мшистой ряске, испуганно и торопливо завтракал селезень-чирок, сдуру залетевший или заплывший в центр села. Сам не свой. «Как ворованное ест, с оглядкой. Тоже, поди, не знает теперь, где кого искать».
Вышла за околицу, обозначенную полуразобранной жердевой изгородью, увидела дорогу, пролегшую меж болот, озер, островков, матерых, влажно-угрюмых ельников, — дикая, темная синь их могла проглотить не одного царевича на сером волке, по крайней мере, тыщу с Зиной в придачу. Она поежилась, поойкала про себя и пошла.
Герои этой книги часто уезжают из дома; одни недалеко, как в повести «Мальчики из Майска», другие за тридевять земель (повесть «Странники у костра»), чтобы оглянуться на свои дни — так ли живут? — чтобы убедиться, что и в дальних краях русские люди деятельны, трудятся азартно, живут с верой в завтрашний день. А Иван Митюшкин из киноповести «Дмитровская суббота» вообще исколесил всю страну, прежде чем нашел свою судьбу, свою горькую и прекрасную любовь. И сам автор отправляется в поля своего детства и отрочества (рассказ «Очертания родных холмов»), стремясь понять ностальгическую горечь и неизбежность перемен на его родине, ощутить связь времен, связь сердец на родной земле и горячую надежду, что дети наши тоже вырастут тружениками и патриотами.
Дед Пыхто — сказка не только для маленьких, но и для взрослых. История первого в мире добровольного зоопарка, козни коварного деда Пыхто, наказывающего ребят щекоткой, взаимоотношения маленьких и больших, мам, пап и их детей — вот о чем эта первая детская книжка Вячеслава Шугаева.
В книгу лауреата Ленинского комсомола Вячеслава Шугаева «Избранное» входят произведения разных лет. «Учителя и сверстники» и «Из юных дней» знакомят читателя с первыми литературными шагами автора и его товарищей: А. Вампилова, В. Распутина, Ю. Скопа. Повести и рассказы посвящены нравственным проблемам. В «Избранное» вошли «Сказки для Алены», поучительные также и для взрослых, и цикл очерков «Русские дороги».
Тревожные тексты автора, собранные воедино, которые есть, но которые постоянно уходили на седьмой план.
Автор, офицер запаса, в иронической форме, рассказывает, как главный герой, возможно, известный читателям по рассказам «Твокер», после всевозможных перипетий, вызванных распадом Союза, становится офицером внутренних войск РФ и, в должности командира батальона в 1995-96-х годах, попадает в командировку на Северный Кавказ. Действие романа происходит в 90-х годах прошлого века. Роман рассчитан на военную аудиторию. Эта книга для тех, кто служил в армии, служит в ней или только собирается.
Этот рассказ можно считать эпилогом романа «Эвакуатор», законченного ровно десять лет назад. По его героям автор продолжает ностальгировать и ничего не может с этим поделать.
Памяти Горчева. Оффлайн-копия ЖЖ dimkin.livejournal.com, 2001-2004 [16+].
«…Любое человеческое деяние можно разложить в вектор поступков и мотивов. Два фунта невежества, полмили честолюбия, побольше жадности… помножить на матрицу — давало, скажем, потерю овцы, неуважение отца и неурожайный год. В общем, от умножения поступков на матрицу получался вектор награды, или, чаще, наказания».
В спальных районах российских городов раскинулись дворы с детскими площадками, дорожками, лавочками и парковками. Взрослые каждый день проходят здесь, спеша по своим серьезным делам. И вряд ли кто-то из них догадывается, что идут они по территории, которая кому-нибудь принадлежит. В любом дворе есть своя банда, которая этот двор держит. Нет, это не криминальные авторитеты и не скучающие по романтике 90-х обыватели. Это простые пацаны, подростки, которые постигают законы жизни. Они дружат и воюют, делят территорию и гоняют чужаков.