Русская Венера - [50]

Зина не знала, что вагон этот — часть энергопоезда, приплавленного по большой воде, и скоро его уберут, перетащат на положенное место. Не знала она также, что с утра в кустах возле обрыва прячется фотокорреспондент, карауля, высматривая момент, когда брошенный вагон превратится, по разумению фотокора, в символ. Зина появилась кстати. Ее тонкая ловкая фигура на обрывающихся рельсах, задумчиво склоненная голова, матерые, таежные хребты на заднем плане — фотокор возликовал: вот он, долгожданный кадр. Снимок этот с краткой подписью «Утро БАМа» обошел многие газеты, но Зине в руки так и не попал. В палаточном городке, куда Зина пришла через глинистый, вязкий овражек, спросила у первых встречных, где найти начальство.

— А вон в шляпе ходит, — показали ей на плотного, толстенького человека в зеленой робе, в болотных сапогах и мохнатой маленькой шляпе, напоминавшей пилотку.

— Здравствуйте, — догнала его Зина. — Вот работать к вам приехала.

— Очень рад. Дикарем?

— Нет, сама по себе.

— Начальником поезда хочешь?

— Какого поезда?

— Строительно-монтажного. Вместо меня?

— Я лучше уж маляром-штукатуром останусь. А вас увольняют, что ли?

— Не увольняют, но уволят, если приму хоть еще одного человека. — Он остановился. — Будем знакомы. Бугров. Чепрасова? Очень рад. Плакса? Нет? Ну, просто умираю от радости. Тогда слушай: не приму я тебя, товарищ Чепрасова. Не уговаривай, не объясняй, не клянись — бесполезно. Не приму. Будь здорова. Надеюсь, мы больше не встретимся.

— Хоть бы спросили чего-нибудь. Не каждый день видимся.

— Все знаю, все слышал. Тебе не терпелось хлебнуть настоящей романтики… чтобы было что в жизни вспоминать и детям рассказывать…

— Вовсе не так. Села, прилетела, давайте работу, все равно не отстану.

— Этот вариант тоже знаком. Отстанешь. Совесть есть, отстанешь. Нету совести — проводим. Пока.

— Говорят про вас, пишут, до небес возносят, а вы… вы… — Зина замялась.

— Бюрократ? — подсказал Бугров.

— Нет.

— Чинуша?

— Нет.

— Шляпа, валенок, гусь?

— Да нет же!

— Извини, но покрепче не могу. А то обзовешь матерщинником.

— А вы заелись тут, без души совсем стали! К вам тянешься всем сердцем, а вы только насмехаетесь. Герои называется.

Бугров вдруг огорчился: плечами пожал, враз руки развел, толстое, курносое лицо сморщил, но промолчал, опустил плечи и покатился грустным круглым колобком.

Зина совершенно расстроилась, пошла было слепо и вяло вслед за Бугровым, но спохватилась: пока наговорилась, да и ему пока нечего сказать. Спохватилась, огляделась и вздрогнула: над поляной, между рядами палаток парило большеглазое, большегубое женское лицо, вытесанное из огромного соснового комля.

Узловатые морщинистые корни причудливо обвили лицо, напоминая крылья некой сильной, только что взлетевшей птицы. От неожиданного взлета глаза женщины испуганно, удивленно, гневно расширились, а сочные большие губы подернула улыбка — должно быть, радостно захватывало дух от этого вознесения.

Но Зина не заметила улыбки, ее отталкивали, гнали с поляны удивленно-гневные глаза: «Тебе-то что здесь надо? Ты-то откуда взялась?» Зина сгорбилась, совсем поникла, ушла с главной поляны Магистрального, присела на лавку под обеденным навесом. К раздувшимся брезентовым стенам котлопункта подъезжали и подъезжали машины с голодными, веселыми, голосистыми парнями, девчонок было мало, и приезжали они не в кузовах, а в кабинах. Брезентовая крыша котлопункта парусила, взметывалась под напором голосов и хохота. Зина позавидовала им и загрустила, что она не среди этого буйного разноголосья, всхлипнула, кто-то немедленно откликнулся ей таким же долгим и тяжким вздохом. Она подняла голову: напротив, на лавочке, сидел черный кудрявый парень со слезно-горящими, сизо-терновыми глазами.

— Передразниваешь, что ли? — спросила Зина.

— Зачем передразнивать. Самому, девушка, так тяжело, наверно, плакать буду. Вот ты приехала, осталась, а я назад поеду.

— Издалека ехал?

— Узбекистан, девушка. Рашид — так меня там звали. Здесь никак не зовут, никто не прибежал посмотреть, как Рашид приехал. Думал, БАМ — такая стройка, можно хоть сторожем ехать.

— Почему сторожем?

— Рука одна нехорошая. Не может работать. — Зина увидела, что левая рука парня засунута в карман пиджака. — Я техникум кончал дорожный, много кой-чего знаю. Руки нет — голова есть. Разве голову на БАМе не надо?

— Сейчас им руки нужны, да и то не всякие. Лучше бы тебе подождать было, пока головы не понадобятся.

— Зачем потом? Думал, Рашид сейчас нужен. Потом нехорошо. Все сделают — только пассажиром будешь. Я не пассажир, я сначала хочу. Говорю начальнику: «Хоть сторожем ставь. Буду в тулупе ходить». — «Нечего, — говорит, — сторожить. Нету воров». — «Как это воров нету, — я ему отвечаю. — Кто же тогда на Иркутском вокзале меня обокрал? Может, тоже сюда едут». — «Нечего им здесь делать, — начальник говорит. — Они работать не умеют, а здесь работать надо». Тогда я ему сказал, что сторожить всегда можно. Колышек в землю вбил — уже можно охранять. Много еще сторожей надо. «На всякий случай, — говорю, — давай сторожем стану». Не согласился. Придется Рашиду назад ехать.