Русская стилистика - 2 (Словообразование, Лексикология, Семантика, Фразеология) - [37]

"Блокада - тот социальный опыт, который "спаял" горожан, когда ни стало "ни эллина, ни иудея", все стали едины - ленинградцы. До войны в социальной структуре города выделялся высокий процент неработающего населения - прежде всего "бывших". По данным о выдаче продовольственных карточек, в течение осени 1941 - весны 1942 годов (вплоть до массовой эвакуации летом 1942-го) иждивенцы составляли 31-32 процента (дети до 12 лет, которых было около 20 процентов, в эту группу не входят). Страшный опыт общего голода с равной для всех (помимо власти и работников общепита) удаленностью от пищевых ресурсов уравнял горожан. Интеллектуалы и промышленный пролетариат, молодые и старые, богатые и бедные, "бывшие" и нынешние, - все оказались равны перед травмой города, который "приобрел всеобщую социальную значимость и значительность, оплаченную страшным опытом зимы". Опыт выживания, взаимопомощи в обороне и восстановлении города весь этот опыт социального единения способствовал осознанию и созданию единой региональной идентичности ленинградцев. Лидия Гинзбург, описывая разговоры случайно собравшихся людей, прячущихся от артобстрела в парадной ленинградского дома в начале лета 1942-го, отметила состояние общности совершенно разных людей: "...Все столпившиеся здесь люди, (...) повинуясь средней норме поведения, выполняют свою историческую функцию ленинградцев". Идентичность ленинградцев основывалась на общности пережитого в блокадном городе, на общности усвоенных и выработанных в блокаду социальных норм и практик повседневного поведения, отношения к пище и еде, к социальным запретам, к себе и окружающим".

В начале 90-х гг., в период "парада суверенитетов", в СМИ и официальном стиле стали употребляться новые государственные самоназвания: Молдова, Балтия, Кыргызстан, Республика Саха, Республика Тыва, Башкортостан и т.п., но с середины 90-х гг., когда сепаратизм был в достаточной степени осознан как деструктивное явление, в СМИ возникла тенденция или к реставрации прежних названий - Молдавия, Прибалтика, Тува, или к компромиссным вариантам - напр., Киргизстан. Уважать чужое национальное достоинство следует, но весьма неуместно деформировать при этом собственную орфоэпию.

Пассивный запас лексики

Диалектизмы и вульгаризмы используются для "этносоциальной точности". Злоупотребляет ими, как правило, эпигонская натуралистическая литература. Зато такие писатели, как П.И. Мельников (А. Печерский), В.Я. Шишков, М.А. Шолохов, сами комментировали сибирские или донские диалектизмы в сносках, причем использовали наиболее частотные, типичные лексемы. Иногда встречаются элементы билингвизма, когда рядом, напр., с тунгусским словом дается его русский перевод:

Сон Прохора неспокойный, огненный. Красное-красное - кровь. Земля красная, небо красное, красная тунгуска в кумачах, шаманка: "Бойе, друг, обними меня!.. Ну, крепче, крепче!" Истомно, жарко Прохору, сладостно.

В.Я. Шишков. Угрюм-река

Б.А. Ларин пишет о том, как А.С. Серафимович в "Железном потоке" создает условный северо-кавказский диалект украинского языка: "Показателем диалектичности выступают обычно два-три звуковых или формальных признака:

- Та це ж кулачье и здалось!

- Сынку, сынку мий! Вмер.

Обычно Серафимович чередует понятные украинские слова или фразы с чисто русскими, он как бы переводит часть реплики своего героя на литературный язык", т.е. описывает диалектную речь не как натуралист, а как реалист: не копирует, а стилизует39.

Иногда функцию диалектизмов выполняют умеренные вульгаризмы:

(...) и тут же перед ним (Огневым - А.Ф. ) расхлестнулось родное село - с горбатыми избами, и мужики ощеренные, готовые кинуться друг на друга из-за куска хлеба... Но, переступая порог калитки, он громко рассмеялся.

Ф.И. Панферов. Бруски

Впрочем, в 30-е гг. этот роман был объектом острейшей полемики, имевшей и литературное продолжение - в том числе в виде "Поднятой целины": Шолохов был ярым оппонентом Панферова. Появилось даже слово "панферовщина" - синоним злоупотребления диалектизмами, а сама крестьянская эпопея Панферова сделалась жупелом критики, причем А.М. Горький, в целом благожелательно отнесшийся к талантливой книге, отвергал языковые крайности автора, а тот же А.С. Серафимович выступал в защиту романа. В 1940 г. Панферов отредактировал "Бруски". Этот пример показателен: мы видим, что диалектизмы чаще всего бывают лишь орнаментальными, декоративными элементами текста и вполне заменяются другими языковыми средствами, способными выполнять ту же функцию указания на особый социокульрурный контекст, в котором происходит действие. Такими замещающими средствами (субститутами) бывают понятные диалектизмы, просторечия и т.п.

Подчеркнем эту мысль: умеренные диалектизмы и просторечия обычно выступают в роли субститутов, помогая автору избежать языкового натурализма. А также - это не одно и то же - избежать самодостаточной орнаментальности, когда диалектизмы и др. маргинальные средства (арготизмы, слэнг и т.п.) используются ради них самих ("Бруски" были ближе к этому варианту).

Однако и эти общепонятные диалектизмы и вульгаризмы иногда теряют свою функцию субститутов и сами превращаются в то, что они были бы должны замещать. Иногда литературные аристократы, поэтические гурманы, пресытившись "высоким штилем" подобно Кларе Эйнсфорд Хилл, очарованной языком лондонского дна, услышанным от Элизы Дулиттл, пытаются овладеть просторечием и превратить его в особо пикантное эстетство. В результате в крайних случаях получается нечто непристойное, как проза Викт. Ерофеева и В. Сорокина, а чаще - просто манерное: