Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917) - [359]
В таком настроении ранним вечером 24 октября Ленин из своего убежища направил последнее воззвание прямо «товарищам» в отдельные районы города и полки, а не в ЦК! Он поручил Фофановой отнести письмо Крупской, попросив ее позаботиться о его распространении. В этом ультимативном свидетельстве своего бедственного положения[3221] он заклинал «товарищей» из рядовых партийцев: «Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно. Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске… ждать нельзя. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство… Нельзя ждать!! Можно потерять все!! Цена взятия власти тотчас: защита народа… Кто должен взять власть? Это сейчас неважно: пусть ее возьмет Военно-революционный комитет „или другое учреждение“, которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа, интересов армии (предложение мира тотчас), интересов крестьян (землю взять должно тотчас, отменить частную собственность), интересов голодных». Далее следовал непосредственный призыв к районным и полковым комитетам: «Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью».
Это прямое обращение к «низам партии», которым Ленин пригрозил партийному руководству в письме от 29 сентября, преследовало цель в последний миг нажать на ЦК и ВРК снизу и вынудить их к немедленным действиям. В решающий для себя момент Ленин вознамерился претворить в жизнь уроки, вынесенные из чтения Клаузевица, и утвердить «повелительную властную волю, проникающую вплоть до последнего звена» (эту цитату в бернском конспекте Клаузевица Ленин отчеркнул трижды!), над собственной армией. Следуя Клаузевицу, он не доверял «своим людям» в ЦК и ВРК и собирался действовать в обход, как «хороший» полководец, который ожидал от своих людей не всегда самого лучшего, а от русских соотечественников вообще самого худшего — неискренности, небрежности и «халатности»[3222]. Так в критической ситуации на своем поприще революционера он воспользовался рекомендацией Клаузевица, которую некогда кратко записал: «хороший вождь… и недоверие к людям».
Ленин ошибся. Его «проникновение» в низшее звено ничего не дало[3223]: большевики в районных и полковых комитетах и не подумали требовать от ЦК или ВРК немедленных действий, они сами в большинстве своем считали, что брать власть еще рано. А его недоверие (которое, в отличие от рекомендуемого Клаузевицем т. н. здорового недоверия, всегда носило патологический оттенок заносчивости русского провинциального барина и презрительной русофобии) к Троцкому 24 октября было особенно неуместно. Тот владел методом дезинформации не хуже самого Ленина и уже ночью сумел убедить его, что во всех его сдерживающих заявлениях, сделанных днем, нет ни слова правды.
В письме Ленин также убеждал «низы партии» не дожидаться так искусно созванного Троцким съезда Советов («было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября») и решительно противопоставлял демократическому процессу право силы: «…народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой…» Свое отношение к Советам Ленин однозначно продемонстрировал решимостью захватить власть независимо от них: «Взяв власть сегодня, мы берем ее не против Советов, а для них. Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия». Не взять власть сегодня вечером, сегодня ночью, уверял он, будет «преступлением революционеров», знающих, что «от них зависит спасение революции, предложение мира, спасение Питера [!], спасение от голода, передача земли крестьянам. Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало [курсив в тексте. — Е. И. Ф.]!»
Отослав это последнее письмо около 8 часов вечера, Ленин стал собираться в Смольный, на пути к которому ожидалось много препятствий. Гладко выбритый и загримированный, в парике и огромных очках, с повязкой на пол-лица, он ушел из дома вместе с Эйно Рахьей. Немецкие офицеры, должно быть, без ведома находившихся в Смольном товарищей послали за ним невидимую охрану. Эта охрана позаботилась, чтобы отряд юнкеров, хотевший его арестовать, был захвачен и посажен в Петропавловскую крепость
