Русская религиозная философия - [5]

Он считал, что христианский идеал не абстрактный, не загробный, не заоблачный, а земной: Христос принес его на землю, чтобы люди его осуществили! И Чаадаев утверждал, что это возможно лишь при соединении в едином потоке западной активности и восточной глубины созерцания. Он полагал, что этот синтез возможен именно в его стране. Книга в России не была издана. Она вышла за рубежом, а полностью ее издали только два года назад.

С 1830–го до 1987–го прошло много–много лет. Но сейчас, когда читаешь этот том, поражаешься глубине прозрения этого мыслителя. Одна из его основных, очень глубоких идей заключается в том, что любая цивилизация, если она хочет быть здоровой и развивающейся, обязательно должна иметь духовное, религиозное обоснование — тот внутренний импульс, который будет ею руководить. Цивилизация, построенная только на светских, материальных условиях, неизбежно будет деградировать. Правота этих слов, я думаю, с каждым поколением подтверждается — и у нас, и во всем мире.

Чаадаев является одним из самых непосредственных предшественников Соловьева. Он жил в Москве, на Басманной, и умер, окруженный ореолом сумасшедшего, чудака, завсегдатая Английского клуба (теперь там Музей революции). Он был, как вы знаете, другом Пушкина и очень хотел привлечь Александра Сергеевича к вопросам историософским, к немецкой философии, к религиозной философии Шеллинга.

А дальше происходит новый раскол. Славянофильство теряет свое религиозное обоснование и переходит в светскую фазу. Данилевский и другие — это уже светский национальный и историософский подход. Западники теряют свой романтизм и превращаются в проповедников социальных утопий. Это и Добролюбов, и Чернышевский, и Писарев. Некоторые уже начинают действовать: Нечаев, Бакунин.

Бакунин — материалист, атеист. Его философия разрушительна. Но он все равно тянется к свободе. Надо сказать, что это семя анархической модели в русской философии было серьезным; и не только такие безумные люди, как Бакунин (это был человек страстный, с очень трагической судьбой), но и люди глубокие, возвышенные, такие как Петр Кропоткин, усвоили эту «истину». А откуда они ее взяли? Да от славянофилов! Хомяков говорил, что всякое государство — зло, всякая власть — насилие. Хомяков учил, что царская власть получает свое право от народа. Это была нетрадиционная точка зрения. Хомяков писал, что на самом деле основа христианства — это свобода, единство людей, что Церковь — это есть соборность и духовное единение. Конечно, это был идеал. Конечно, это не была эмпирическая, земная реальность. И неудивительно, что свои книги Хомяков должен был печатать в «там–издате» — в России это цензура не пропустила. Тем не менее, идеи о свободе, о ценности личности, о соборности, о возможности реализации на земле христианского идеала оставались живыми и все время находили своих последователей.

Причем многие русские утописты выходили из семей священников, из семинарий. Утратив веру под влиянием вульгарного, примитивного материализма (типа Бюхнера, Молешотта) и повторяя слова Базарова: «Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник», они сохраняли огромный нравственный пафос. Наверное, многие из вас читали «Дар» Набокова. Это книга, которая включает в себя сатирическую биографию Чернышевского. И когда читаешь ее, немного даже обидно за Николая Гавриловича, потому что Набоков — человек, лишенный духовности, хотя и обладающий большим дарованием, — очень мелок в сравнении с несчастным Чернышевским, который имел какие‑то фантастические идеи и держался за них с большим героизмом.

Все эти противоречия и создавали предпосылки для рождения Владимира Соловьева как философа. В его философию вошли и идея синтеза от Чаадаева, и освободительная идея от Чернышевского, и убеждение в том, что социализм в каких‑то формах возможен (это Соловьев тоже взял от них), и абсолютное неприятие материалистической доктрины (это он взял от славянофилов и от всей изначальной христианской философской традиции), и идея об особой роли России, которая находится на пересечении восточного и западного миров, и мысль о возможности и необходимости стремиться к тому, чтобы христианский идеал не был абстрактным, отвлеченным, чтобы он стал жизненной, жизнетворящей силой.

Этот пафос, свойственный Владимиру Соловьеву, был подготовлен всем развитием русской религиозной мысли, вплоть до того времени, когда в 1874 г. в аудитории Московского университета молодой длинноволосый человек защищал свою магистерскую диссертацию по философии. Она называлась «Кризис западной философии», подзаголовок «Против позитивизма» (то есть практически против материализма). Против Соловьева выступал рой оппонентов, все они были материалистами–позитивистами, но он блестяще их всех опроверг! И они были вынуждены, восхищаясь энергией и четкостью мысли молодого диссертанта, присвоить ему звание и дать возможность занять кафедру в Московском университете. Так началась деятельность Владимира Соловьева. Она открывает совершенно новый этап в истории русской религиозной мысли.

Сентябрь 1989 г.