Русская поэзия за 30 лет (1956-1989) - [40]

С моей точки зрения, из этих троих, связанных похожей поэтической судьбой, Тарковский — большой русский поэт, дарования же Липкина и Петровых много скромней.

Лишенные возможности свободно публиковать свои стихи, эти поэты предпочли молчать десятилетиями, но не идти на какой-либо компромисс.

Вспомним знаменитое «дело о фразе» — скандал, в результате которого уволили нескольких редакторов, профессоров и доцентов. Этот скандал разразился в советской печати по поводу предисловия Ефима Григорьевича Эткинда к составленному им для «Библиотеки поэта» двухтомнику «Мастера русского стихотворного перевода» (1968 г).

В пассаже, который вырезали из уже готового тиража (25 тыс экземпляров!), Эткинд писал об «уходе в перевод» многих русских поэтов: «лишенные возможности высказать себя до конца в оригинальном творчестве русские поэты — особенно между 17-м и 20-м съездами — разговаривали с читателями языком Гете, Шекспира, Орбелиани, Гюго»

Не удивительно, что один из основных мотивов поэзии Арсения Тарковского — как быть самим собой.

В первой своей книге, вышедшей в 1962 году, Тарковский аккуратно и многозначительно расставил под стихами даты. Самые ранние помечены 1929 годом…

Более тридцати лет молчания вдруг открылись читателю, и это была поэзия самой чистой пробы.

Сама картина русской поэзии 30–40 годов ХХ века изменилась, — оказывается в это время жил превосходный никому не известный поэт.

-*-

Поиск соответствия слова и понятия — самый незаметный из всех творческих процессов, но видимо, самый сложный и тонкий:

Я не хочу ни власти над людьми,

Ни почестей, ни войн победоносных,

Пусть я застыну, как смола на соснах,

Но я — не царь. Я — из другой семьи.

Дано и вам, мою цикуту пьющим,

Пригубить немоту и глухоту,

Мне рубище раба не по хребту,

Я не один, но мы еще в грядущем.

Стоицизм в жизни и в стихе, противостояние искушениям.

И — в поисках корней этой суровости — восхождение к истоку, а это всегда путь, обратный потоку времени.

В плане философском — за этой поэзией стоят ветхозаветные мотивы, не всегда сразу видные читателю. В плане биографическом — возврат к детству с его еще цельной картиной мира. Цельность тут и у истоков личности, и у истоков культуры.

Ощущения сегодняшнего человека в сегодняшней обстановке у Тарковского непосредственно и естественно облекаются почти равно и в ветхозаветные, и в евангельские образы. Вот обычное утреннее пробуждение:

И какая досада

Сердце точит с утра?

И на что это надо

Горевать за Петра?

Кто всего мне дороже,

Всех желаннее мне?

В эту ночь от кого же

Я отрекся во сне?

Но ощущение природы и всего бытия уже необратимо раздроблено в сознании современного человека. Хотя и верно с одной стороны, что "нет отрады во множестве мудростей" («Экклезиаст»), но ведь с другой стороны верно и то, что уже открытое — всё равно не закрыть, и мы живём в мире, где властно присутствие сегодняшнего, нового, которое для нас может оказаться первичным, более привычным, чем вечное! И потому, если нормально для классического взгляда сравнить самолет со стрекозой, то у Тарковского, в его "обратном восхождении" сравнение становится обратным:

И только стрекоза, как первый самолет,

О новых временах напоминает.

Или выстроенный тоже как бы «наоборотно», зимний лесной пейзаж:

И дуб в кафтане рваном,

Стоит, на смерть готов,

Как перед Иоаном

Последний Колычёв.

Почти любой лирик, пишущий на историческую тему, начал бы с Колычёва.

У Тарковского обратное движение лирического времени выворачивает образы, и они оказываются особенно ярко высвечены прожекторами.

Стоический скептицизм Тарковского проявляется в том, что кроме Слова для него нет первостепенных ценностей. И если в начале было Слово, то оно же — и в конце. А все, что между Словом и Словом — это и есть культура…

Времен грядущих я Иеремия,

Держа в руках часы и календарь,

Я в будущее втянут, как Россия,

Я прошлое кляну, как нищий царь.

При этом вневременная поэзия Тарковского часто опирается на точные детали, принадлежащие тому времени, когда он писал.

Вот стихотворение, где живым, прикосновенно ощутимым, предстает конкретный послереволюционный быт, когда вся Россия –

Граммофоны, одеяла,

Стулья, шапки — что попало

На пшено и соль меняла

В 19-ом году…

И соседка, принеся мерзлую картошку, говорит:

Как богато

Жили нищие когда-то…

Бог Россию виноватой

Счел за гришкины дела…

Сами строки эти неминуемо выходят за пределы девятнадцатого года: мы их отчасти воспринимаем как отзвук нашего внутреннего голоса.

Стихи Тарковского не публиковались. Его убежищем стала восточная поэзия. Но почему он, как переводчик, связал свою судьбу с персидской, армянской, туркменской, узбекской поэзией? Вот отрывок из его знаменитого не переводного стихотворения "Переводчик".

Полуголый палач в застенке

Воду пьет и таращит зенки,

Все равно мертвеца в рядно

Зашивают, пока темно.

Спи без просыпу, царь природы!

Где твой меч и твои права?

Ах, восточные переводы,

Как болит от вас голова!

Да пребудет роза редифом,

Да царит над голодным тифом,

И соленой паршой степей

Лунный выкормыш — соловей!

Для чего я лучшие годы

Продал за чужие слова?

Ах, восточные переводы,

Как болит от вас голова!