Русская поэзия за 30 лет (1956-1989) - [38]

Мостовая пусть качнется, как очнется.

Пусть начнется, что еще не началось,

Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтется,

Что гадать нам — удалось — не удалось…

Вы как судьи, нарисуйте наши судьбы…

Ощущение назначения художника, его сути и судьбы — тут пушкинское:

«Ты сам свой высший суд…

Всех строже оценить сумеешь ты свой труд!»

Один из главных мотивов лирики Окуджавы — особое, вроде бы давно забытое обращение поэта с женщиной: в стиле опять-таки той дальней эпохи, по крайней мере, в соответствии с нашими представлениями о том времени, от которого нас отделяет уже два века. Степень романтизации, впрочем, всегда прямо пропорциональна отдалённости во времени! За внешним обликом "типичной москвички" у Окуджавы всегда почти просматриваются красавицы пушкинских времен, словно сошедшие с портретов работы Тропинина…

"Зачем мы перешли на ты"… "Женщина, Ваше величество, как решились. сюда?" Сюда — это не только в арбатскую кухню, где десять разных кастрюль на плите, это вообще в наше время…

Призрачным выглядит у Окуджавы мир коммуналок с чёрными котами на грязных лестницах, мир серых улиц XX века… А реальным оказывается вневременной образ Женщины из истинного праздничного мира, романтического и вечного.

Она в спецовочке, такой промасленной,

Берет немыслимый такой на ней

Да нет же, нет: «не обращайте вниманья, маэстро» — это только ослиная шкура, а на самом деле

Ах, Надя, Наденька, мы были б счастливы,

Куда же гонишь ты своих коней?

И даже та, про которую "наболтают, накукуют, а она на нашей улице живет" — та тоже на самом деле нездешняя, а уж скорее блоковская.

За декорацией современности, за внешним убожеством и серостью, за этим потертым пальтишком Окуджава видит Ту, непреходящую — ну хотя бы Лавинию из "Путешествия дилетантов! Или Наденьку, лихо гонящую коней, а обречённую промасленным спецовочкам!

Тусклое здесь электричество,

С крыши сочится вода…

Женщина, Ваше величество,

Как вы решились сюда?

В эту тёмную и скорее всего просто не существующую в действительности Москву?

Не бродяги, не пропойцы

За столом семи морей…

Эти две строчки состоят полностью из тех речевых оборотов, что знакомы нам по стихам Киплинга.

«Вы слышите, грохочут сапоги,

И птицы ошалелые летят…»

— по собственным словам Окуджавы: «вот стихотворение, слепившееся как-то странно из киплинговской «Пыли»».

Да и многие другие его стихи о войне: ну, хоть например:

«А что я сказал медсестре Марии,

Когда обнимал её:

А знаешь, ведь офицерские дочки

На нас, на солдат, не глядят…»

Кстати, Томми Аткинс, видимо, точно так при случае и сказал своей девчонке

Не бродяги, не пропойцы

За столом семи морей…

Напоминают ещё о том, что «очи синие бездонные

цветут на дальнем берегу»

Ну да:

Просто нужно очень верить

Этим синим маякам,

И тогда нежданный берег

Из тумана выйдет к нам

Это те женщины, которые "перепутали улицу, город и век", они и есть источник мужества для мужчин, которые

скидывают тут же свои прозаические пиджачки, призрачные тоже прозаические маски, и — вот-вот сверкнут эполеты. И шпоры.

Поручик Амилахвари — вот ведь чей голос мы слышим в мягком и совсем не героическом голосе:

Когда трубач над Краковом

Возносится с трубою,

Хватаюсь я за саблю

С надеждою в глазах.

Это Агнешке Осецкой? Не только. Это Польше вчерашней — Польше восстаний, Польше Костюшки, Мицкевича и Чарторыжского. Но это и Польше шестидесятых годов ХХ века, когда мы все хватались «за саблю с надеждою в глазах»:

«Потертые костюмы сидят на нас прилично», но только пока не затрубил краковский Трубач. Костюмы эти «нестойкие колдовские» исчезают и перед глазами сверкают эполеты декабристов.

Если вспомнить повесть "Будь здоров, школяр" — видно, что и под серой шинелькой «школяра» — чуть повзрослеть ему — обнаружится мундир гвардейского поручика.

Маскарад современности тленен, минутен. Суть мужества — вечна. Не страшно кажущееся убожество:

Кларнет пробит, труба помята,

Фагот, как старый посох, стерт,

На барабане швы разлезлись,

Но кларнетист красив, как чёрт…

Хочешь разглядеть за призрачной серостью современного быта — истинное, вечное. Вслушайся в серый сумрак — «сквозь бессонницу, и полночь, и туман" —

слушай Барабанщика!

Самое трудное — не соблазниться видимостыо, которая на каждом шагу кричит, что она, и только она есть реальность!

Скинула лягушка свою шкуру, а под ней — "Женщина, Ваше Величество". И весь мир преобразится через нее…

«Полночный троллейбус» тоже лягушечья шкура, реален не он, а корабль, не московские пассажиры — а матросы, ибо суть человеческих отношений определяется не законами толпы в уличном транспорте, а законами матросской солидарности…

«Не верьте пехоте, когда она бравые песни поет»

В стихотворении "Черный мессер" идет речь не о подвиге, а о ежедневном мужестве, о мужестве жить:

Каждый вечер, каждый вечер

У меня штурвал в руке,

Я лечу ему навстречу

В довоенном ястребке

Итак, блоковское "и вечный бой". Жужжание черного шмеля, а этот мессер притворяется шмелем, но видимый мир ведь только маска, и сражение бесконечно возобновляется…

И опять я вылетаю, побеждаю и опять,

Вылетаю, побеждаю… Сколько ж можно побеждать?

Человек, не умеющий победить раз навсегда. И потому обречённый на «вечный бой. «Покой нам только снится» — прирожденный дилетант, неспособный усвоить правила профессионально жить. Это Князь Мятлев, поручик Амилахвари, «бедный Авросимов», школяр…