Русская поэзия XIX века, том 1 - [67]

Богатырских оных лет!

Русь былую, удалую

Ты потомству передашь:

Ты схватил ее живую

Под народный карандаш.

Захлебнувшись прозой пресной,

Охмелеть ли захочу

И с мечтой из давки тесной

На простор ли полечу, —

Я вопьюсь в твои картинки

Жаждой чувств и жаждой глаз,

И творю в душе поминки

По тебе, да и по нас!

<Между 1832 и 1838 гг.>

Самовар Семейству П. Я. Убри

Отечества и дым нам сладок и приятен.

Державин^{441}

Приятно находить, попавшись на чужбину,

Родных обычаев знакомую картину,

Домашнюю хлеб-соль, гостеприимный кров

И сень, святую сень отеческих богов, —

Душе, затертой льдом, в холодном море света,

Где на родной вопрос родного нет ответа,

Где жизнь обрядных слов один пустой обмен,

Где ты везде чужой, у всех — monsieur NN.

У тихой пристани приятно отогреться,

И в лица ближние доверчиво всмотреться,

И в речи вслушаться, в которых что-то есть

Знакомое душе и дней прошедших весть.

Дни странника листам разрозненным подобны,

Их разрывает дух насмешливый и злобный;

Нет связи: с каждым днем всё сызнова живи,

А жизнь и хороша преданьями любви,

Сродством поверий, чувств, созвучьем впечатлений

И милой давностью привычных отношений.

В нас ум — космополит, но сердце — домосед:

Прокладывать всегда он любит новый след,

И радости свои все в будущем имеет;

Но сердце старыми мечтами молодеет,

Но сердце старыми привычками живет

И радостней в тени прошедшего цветет!

О, будь благословен, кров светлый и приютный,

Под коим как родной был принят гость минутный!

Где беззаботно мог он сердце развернуть

И сиротство его на время обмануть!

Где любовался он с сознаньем и участьем

Семейства милого согласием и счастьем

И видел, как цветут в безоблачной тиши

Младые радости родительской души;

Оттенки нежные и севера и юга,

Различьем прелестей и сходством друг на друга

Они любовь семьи и дому красота.

Одна — таинственна, как тихая мечта

Иль ангел, облаком себя полузакрывший,

Когда, ко праху взор и крылья опустивши,

На рубеже земли и неба он стоит

И, бедствиям земным сочувствуя, грустит.

И много прелести в задумчивости нежной,

В сей ясности, средь бурь житейских безмятежной,

И в чистой кротости, которыми она,

Как тихим заревом, тепло озарена!

Другая — радостно в грядущее вступая

И знающая жизнь по первым утрам мая,

На празднике весны в сиянье молодом

Свежеет розою и вьется мотыльком.

А третья — младший цвет на отрасли семейной,

Пока еще в тени и прелестью келейной

Растет и, на сестер догадливо смотря,

Ждет, скоро ль светлым днем взойдет ее заря?

У вас по-русски здесь — тепло и хлебосольно,

И чувству и уму просторно и привольно;

Не дует холодом ни в душу, ни в плеча,

И сердце горячо, и печка горяча.

Хоть вы причислены к Германскому Союзу^{442},

Германской чинности вы сбросили обузу.

За стол не по чинам садитесь, и притом

И лишний, гость у вас не лишний за столом.

Свобода — вот закон домашнего устава:

Охота есть — болтай! и краснобаю слава!

На ум ли лень найдет — немым себе сиди

И за словом в карман насильно не ходи!

Вот день кончается в весельях и заботах;

Пробил девятый час на франкфуртских воротах;

Немецкой публики восторг весь истощив,

Пропела Лёве ей последний свой мотив^{443};

Уж пламенный Дюран^{444} оставил поле брани,

Где, рыцарь классиков, сражался он с Гернани^{445};

И, пиво осушив и выкурив табак,

Уж Франкфурт, притаясь, надел ночной колпак.

Но нас еще влечет какой-то силой тайной

В знакомый тот приют, где с лаской обычайной

Вокруг стола нас ждет любезная семья.

Я этот час люблю, — едва ль не лучший дня,

Час поэтический средь прозы черствых суток,

Сердечной жизни час, веселый промежуток

Между трудом дневным и ночи мертвым сном.

Все счеты сведены, — в придачу мы живем;

Забот житейских нет, как будто не бывало:

Сегодня с плеч слегло, а завтра не настало.

Час дружеских бесед у чайного стола!

Хозяйке молодой и честь и похвала!

По-православному, не на манер немецкий,

Не жидкий, как вода или напиток детский,

Но Русью веющий, но сочный, но густой,

Душистый льется чай янтарною струей.

Прекрасно!.. Но один встречаю недостаток.

Нет, быта русского неполон отпечаток.

Где ж самовар родной, семейный наш очаг,

Семейный наш алтарь, ковчег домашних благ?

В нем льются и кипят всех наших дней преданья,

В нем русской старины живут воспоминанья;

Он уцелел один в обломках прежних лет,

И к внукам перешел неугасимый дед.

Он русский рококо, нестройный, неуклюжий,

Но внутренно хорош, хоть некрасив снаружи;

Он лучше держит жар, и под его шумок

Кипит и разговор, как прыткий кипяток.

Как много тайных глав романов ежедневных,

Животрепещущих романов, задушевных,

Которых в книгах нет — как сладко ни пиши!

Как много чистых снов девической души,

И нежных ссор любви, и примирений нежных,

И тихих радостей и сладостно мятежных —

При пламени его украдкою зажглось

И с облаком паров незримо разнеслось!

Где только водятся домашние пенаты,

От золотых палат и до смиренной хаты,

Где медный самовар, наследство сироты,

Вдовы последний грош и роскошь нищеты, —

Повсюду на Руси святой и православной

Семейных сборов он всегда участник главный.

Нельзя родиться в свет, ни в брак вступить нельзя,

Ни «здравствуй!», ни «прощай!» не вымолвят друзья,

Чтоб, всех житейских дел конец или начало,

Кипучий самовар, домашний запевало,