Русская поэзия XIX века, том 1 - [66]

Как сбиралась непогода,

А ей было трын-трава!

Но Пятнадцатого года,

В шумных кликах торжества,

Свой пожар и блеск похода

Запивавшая Москва!

Весь тот мир, вся эта шайка

Беззаботных молодцов

Ожили, мой ворожайка!

От твоих волшебных слов.

Силой чар и зелий тайных

Ты из старого кремня

Высек несколько случайных

Искр остывшего огня.

Бью челом, спасибо, дядя!

Спой еще когда-нибудь,

Чтобы мне, тебе подладя,

Стариной опять тряхнуть.

₁₈₃₂

Дорожная дума

Колокольчик, замотайся,

Зазвени-ка, загуди!

Пыль, волнуйся, подымайся!

Что-то будет впереди!

Не сидится мне на месте;

Спертый воздух давит грудь:

Как жених спешит к невесте,

Я спешу куда-нибудь!

Даль — невеста под фатою!

Даль — таинственная даль!

Сочетаешься с тобою —

И в жене невесты жаль!

<1833>

Еще тройка

^{437}

Тройка мчится, тройка скачет,

Вьется пыль из-под копыт,

Колокольчик звонко плачет,

И хохочет, и визжит.

По дороге голосисто

Раздается яркий звон,

То вдали отбрякнет чисто,

То застонет глухо он.

Словно леший ведьме вторит

И аукается с ней,

Иль русалка тараторит

В роще звучных камышей.

Русской степи, ночи темной

Поэтическая весть!

Много в ней и думы томной,

И раздолья много есть.

Прянул месяц из-за тучи,

Обогнул свое кольцо

И посыпал блеск зыбучий

Прямо путнику в лицо.

Кто сей путник? и отколе,

И далек ли путь ему?

По неволе иль по воле

Мчится он в ночную тьму?

На веселье, иль кручину,

К ближним ли под кров родной,

Или в грустную чужбину

Он спешит, голубчик мой?

Сердце в нем ретиво рвется

В путь обратный или вдаль?

Встречи ль ждет он, не дождется,

Иль покинутого жаль?

Ждет ли перстень обручальный?

Ждут ли путника пиры

Или факел погребальный

Над могилою сестры?

Как узнать? уж он далеко!

Месяц в облако нырнул,

И в пустой дали глубоко

Колокольчик уж заснул.

<1834>

Тройка.

Литография А. О. Орловского.

1820 г.

Государственный музей А. С. Пушкина. Москва.

Я пережил

^{438}

Я пережил и многое и многих,

И многому изведал цену я;

Теперь влачусь в одних пределах строгих

Известного размера бытия.

Мой горизонт и сумрачен, и близок,

И с каждым днем все ближе и темней.

Усталых дум моих полет стал низок,

И мир души безлюдней и бедней.

Не заношусь вперед мечтою жадной,

Надежды глас замолк, — и на пути,

Протоптанном действительностью хладной,

Уж новых мне следов не провести.

Как ни тяжел мне был мой век суровый,

Хоть житницы моей запас и мал,

Но ждать ли мне безумно жатвы новой,

Когда уж снег из зимних туч напал?

По бороздам серпом пожатой пашни

Найдешь еще, быть может, жизни след;

Во мне найдешь, быть может, след вчерашний,

Но ничего уж завтрашнего нет.

Жизнь разочлась со мной; она не в силах

Мне то отдать, что у меня взяла

И что земля в глухих своих могилах

Безжалостно навеки погребла.

<1837>

Памяти живописца Орловского

^{439}

Грустно видеть, Русь святая,

Как в степенные года

Наших предков удалая

Изнемечилась езда.

То ли дело встарь: телега,

Тройка, ухарский ямщик;

Ночью дуешь без ночлега,

Днем же — высунув язык.

Но зато как все кипело

Беззаботным удальством!

Жизнь — копейка! бей же смело,

Да и ту поставь ребром!

Но как весело, бывало,

Раздавался под дугой

Голосистый запевало,

Колокольчик рассыпной;

А когда на водку гривны

Ямщику не пожалеть,

То-то песни заунывны

Он начнет, сердечный, петь!

Север бледный, север плоский,

Степь, родные облака —

Все сливалось в отголоски,

Где слышна была тоска;

Но тоска — струя живая

Из родного тайника,

Полюбовная, святая,

Молодецкая тоска.

Сердце сердцу весть давало,

И из тайной глубины

Все былое выкликало

И все слезы старины.

Не увидишь, как проскачешь,

И не чувствуешь скачков,

Ни как сердцем сладко плачешь,

Ни как горько для боков.

А проехать ли случится

По селенью в красный день?

Наш ямщик приободрится,

Шляпу вздернет набекрень.

Как он гаркнет, как присвистнет

Горячо по всем по трем, —

Вороных он словно вспрыснет

Вдохновительным кнутом.

Тут знакомая светлица

С расписным своим окном;

Тут его душа-девица

С подаренным перстеньком.

Поравнявшись, он немножко

Вожжи в руки приберет,

И растворится окошко, —

Словно солнышко взойдет.

И покажется касатка,

Белоликая краса.

Что за очи! за повадка!

Что за русая коса!

И поклонами учтиво

Разменялися они,

И сердца в них молчаливо

Отозвалися сродни.

А теперь, где эти тройки?

Где их ухарский побег?

Где ты, колокольчик бойкий,

Ты, поэзия телег?

Где ямщик наш, на попойку

Вставший с темного утра

И загнать готовый тройку

Из полтины серебра?

Русский ям^{440} молчит и чахнет,

От былого он отвык;

Русским духом уж не пахнет,

И ямщик уж не ямщик.

Дух заморский и в деревне!

И ямщик, забыв кабак,

Распивает чай в харчевне

Или курит в ней табак.

Песню спеть он не сумеет,

Нет зазнобы ретивой,

И на шляпе не алеет

Лента девицы милой.

По дороге, в чистом поле

Колокольчик наш заглох,

И, невиданный дотоле,

Молча тащится, трёх-трёх,

Словно чопорный германец

При ботфортах и косе,

Неуклюжий дилижанец

По немецкому шоссе.

Грустно видеть, воля ваша,

Как, у прозы под замком,

Поэтическая чаша

Высыхает с каждым днем;

Как все то, что веселило

Иль ласкало нашу грусть,

Что сыздетства затвердило

Наше сердце наизусть,

Все поверья, все раздолье

Молодецкой старины —

Подъедает своеволье

Душегубки-новизны.

Нарядились мы в личины,

Сглазил нас недобрый глаз,

И Орловского картины —

Буква мертвая для нас.

Но спасибо, наш кудесник,

Живописец и поэт,

Малодушным внукам вестник