Русская поэзия XIX века, том 1 - [102]

Вот осталась только пара,

Лишь она и он. На ней

Белый газ — подобье пара;

Он весь в черном — туч черней.

Гений тьмы и дух эдема,

Мнится, реют в облаках.

И Коперника система

Торжествует в их глазах.

Очевидно, мир вертится,

Все вращается, кружится,

Все в пределах естества —

Вечный вальс! Смычки живее

Сыплют гром; чета быстрее

В новом блеске торжества

Вьется резвыми кругами,

И плотней свились крылами

Два летучих существа.

Тщетно хочет чернокрылый

Удержать полет свой: силой

Непонятною влеком,

Как над бездной океана,

Он летит в слоях тумана,

Весь обхваченный огнем.

В сфере радужного света

Сквозь хаос и огнь и дым

Он несется, как планета,

С ясным спутником своим.

Тщетно белый херувим

Ищет силы иль заклятий

Разломить кольцо объятий;

Грудь томится, рвется речь,

Мрут бесплодные усилья,

Над огнем открытых плеч

Веют блондовые крылья,

Брызжет локонов река,

В персях места нет дыханью,

Воспаленная рука

Крепко сжата адской дланью,

А другою — горячо

Ангел, в ужасе паденья,

Держит демона круженья

За железное плечо.

<1840, 1856>

К моей музе

^{612}

Благодарю тебя: меня ты отрывала

От пошлости земной, и, отряхая прах,

С тобой моя душа все в мире забывала

И сладко мучилась в таинственных трудах.

Сначала озарять пир юности кипучей

Влетала ты ко мне в златые дни забав,

Гремя литаврами и бубнами созвучий,

Покровы размахнув и дико разметав

Густые волосы по обнаженной груди.

Тебя так видели и осуждали люди

Нескромность буйную. Порою твой убор

Был слишком прихотлив и оскорблял их взор.

Сказали: он блестящ не в меру, он изыскан,

И амврой чересчур и мускусом напрыскан, —

И ты казалась им кокеткою пустой,

Продажной прелестью, бездушной красотой.

Мир строг: он осудил твою младую шалость,

Твой бешеный порыв; твоих поступков малость

Он в преступление тяжелое вменил;

Ты скрылась от него, и он тебя забыл.

Но в тишине, в глуши меня ты не забыла,

И в зрелом возрасте мой угол посетила:

Благодарю тебя! Уже не молода,

Ты мне являешься не так, как в те года, —

Одета запросто, застегнута под шею,

Без колец, без серег, — но с прежнею своею

Улыбкой, лаской ты сидишь со мной в тиши,

И сладко видеть мне, что ты не без души,

Что мир тебя считал прелестницей минутной

Несправедливо… нет! В разгульности беспутной

Не промотала ты святых даров творца;

Ты не румянила и в юности лица,

Ты от природы так красна была — и цельный

Кудрявый локон твой был локон неподдельный,

И не носила ты пришпиленной косы,

Скрученной напрокат и взятой на часы.

О нет, ты не была кокеткою презренной,

И, может быть, ко мне в приязни неизменной,

Переживя меня, старушкой доброй ты

Положишь мне на гроб последние цветы.

<1854>

Письма

Послания милой, блаженства уроки,

Прелестные буквы, волшебные строки,

Заветные письма! Я вами богат;

Всегда вас читаю, и снова читаю,

И млею, и таю, и слезы глотаю,

И знаю насквозь, наизусть, наугад.

Любуюсь я слогом сих нежных посланий;

Не вижу тут жалких крючков препинаний;

В узлах запятых здесь не путаюсь я:

Грамматику сердца лишь вижу святую,

Ловлю недомолвки, ошибки целую

И подпись бесценную: «Вечно твоя».

Бывало, посланник, являясь украдкой,

Вручит мне пакетец, скрепленный облаткой.

Глядь: вензель знакомый. На адрес смотрю:

Так почерк неровен, так сизо чернило,

И ять не на месте… как все это мило!

«Так, — это от… знаю», а сам уж горю.

От друга, от брата — бегу, как от пугал,

Куда-нибудь в сумрак, куда-нибудь в угол,

Читаю… те смотрят; я, дух затая,

Боюсь, что и мысль мою кто-нибудь слышит;

А тут мне вопросы: кто это к вам пишет?

«Так — старый знакомый. Пустое, друзья».

В глазах моих каждая строчка струится,

И каждая буква, вгляжусь, шевелится,

Прислушаюсь: дышит и шепчет: живи!

Тут брызга с пера — род нечаянной точки —

Родимое пятнышко милой мне щечки

Так живо рисует пред оком любви.

Хранитесь, хранитесь, блаженства уроки,

Без знаков, без точек — заветные строки!

Кто знает? Быть может, под рока грозой

Когда-нибудь после на каждую строчку

Сих тайных посланий я грустную точку

Поставлю тяжелой, сердечной слезой.

<1856>

И туда

^{613}

И туда — на грань Камчатки

Ты зашла для бранной схватки,

Рать британских кораблей,

И, пристав под берегами,

Яро грянули громами

Пришлецы из-за морей.

И, прикрыт звериной кожей,

Камчадал на них глядит:

Гости странные похожи

На людей: такой же вид!

Только чуден их обычай:

Знать, не ведая приличий,

С злостью выехали в свет, —

В гости едут — незнакомы,

И, приехав, мечут громы

Здесь хозяевам в привет!

Огнедышащих орудий

Навезли! дымят, шумят!

«А ведь все же это — люди», —

Камчадалы говорят.

«Камчадал! Пускай в них стрелы!

Ну, прицеливайся! Бей!

Не зевай! В твои пределы,

Видишь, вторгнулся злодей».

И дикарь в недоуменье

Слышит странное веленье?

«Как? Стрелять? В кого? В людей?»

И, ушам своим не веря:

«Нет, — сказал, — стрелу мою

Я пускаю только в зверя;

Человека я не бью».

<1857>

И ныне

Над нами те ж, как вдревле, небеса, —

И также льют нам благ своих потоки,

И в наши дни творятся чудеса,

И в наши дни являются пророки.

Бог не устал: бог шествует вперед;

Мир борется с враждебной силон змия.

Там — зрит слепой; там — мертвый восстает,

Исайя жив, и жив Иеремия.

Не истощил господь своих даров,

Не оскудел духовной благодатью:

Он все творит, — и Библия миров

Не замкнута последнею печатью.

Кто духом жив, в ком вера не мертва,