Русская поэзия XIX века, том 1 - [101]

Глядишь: все движется, волнуется, кипит;

Огни разведены — и что за чудный вид!

Такого и во сне вы, верно, не видали:

На грунте сумрачном необозримой дали

Фигуры воинов, как тени, то черны,

То алым пламенем красно освещены,

Картинно видятся в различных положеньях,

Кругами, группами, в раскидистых движеньях,

Облиты заревом, под искрами огней,

Со всею прелестью голов их поседелых,

Мохнатых их усов, нависших их бровей,

И глаз сверкающих, и лиц перегорелых.

Забавник-шут острит — и красное словцо

И добрый, звонкий смех готовы налицо.

Кругом и крик, и шум, и общий слитный говор.

Пред нами вновь денщик: теперь уж он как повар

Явился; ужин наш готов уже совсем.

Спасибо, мой Ватель! Спасибо, мой Карем!

Прекрасно! И, делим живой артелью братской,

Как вкусен без приправ простой кусок солдатский!

Поели — на лоб крест — и на солому бух!

И уж герой храпит во весь геройский дух.

О, богатырский сон! Едва ль он перервется,

Хоть гром из тучи грянь, обрушься неба твердь.

Великолепный сон! Он глубже, мне сдается,

Чем тот, которому дано названье: смерть.

Там спишь, а душу все подталкивает совесть,

А над ухом ее нашептывает повесть

Минувших дней твоих; а тут… но барабан

Вдруг грянул — и восстал, воспрянул ратный стан.

<1836>

Певец

Бездомный скиталец — пустынный певец,

Один, с непогодою в споре,

Он реет над бездной, певучий пловец,

Безъякорный в жизненном море;

Все вдаль его манит неведомый свет,

Он к берегу рвется, а берега нет.

Он странен; исполнен несбыточных дум,

Бывает он весел — ошибкой;

Он к людям на праздник приходит — угрюм;

К гробам их подходит — с улыбкой;

Всеобщий кумир их — ему не кумир:

Недаром безумцем зовет его мир.

Он ищет страданий — и всюду найдет;

Он вызовет, вымыслит муки,

Взлелеет их в сердце, а там перельет

В волшебные стройные звуки,

И сам же, обманутый ложью своей,

Безумно ей верит и плачет над ней.

Мир черный бранит он — и громы со струн

Срывает карательной дланью;

Мир ловит безвредно сей пышный перун,

Доволен прекрасною бранью, —

Как будто в забаву кидает певец

Потешное пламя на мрамор сердец.

Пред девой застенчив; он к милой своей

Не смеет войти с разговором;

Он, робкий, боится приблизиться к ней,

Коснуться к ней пламенным взором;

Святое молчанье смыкает уста;

Кипучая тайна в груди заперта;

И если признаньем язык задрожит —

Певец не находит напева:

Из уст его буря тогда излетит —

И вздрогнет небесная дева.

И трепетный ангел сквозь пламя и гром

Умчится, взмахнув опаленным крылом.

Захочет ли дружбе тогда протянуть

Страдалец безбрачную руку —

На чью упадет он отверстую грудь?

Родной всему свету по звуку,

Он тонет в печальном избытке связей,

И нет ему друга, хоть много друзей.

Враги его — мелких страстишек рабы,

Завистников рой беспокойных;

Для жарких объятий кровавой борьбы

Врагов ему нету достойных:

Один, разрушитель всех собственных благ,

Он сам себе в мире достойнейший враг.

<1837, 1856>

Черный цвет

В златые дни весенних лет,

В ладу с судьбою, полной ласки,

Любил я радужные краски:

Теперь люблю я черный цвет.

Есть дева — свет души моей,

О ком все песни и рассказы:

Черны очей ее алмазы

И черен шелк ее кудрей,

Мне музы сладостный привет

Волнует грудь во мраке ночи,

И чудный свет мне блещет в очи —

И мил мне ночи черный цвет.

Темна мне скучной жизни даль;

Печаль в удел мне боги дали —

Не радость. Черен цвет печали,

А я люблю мою печаль.

Иду туда, где скорби нет,

И скорбь несу душою сильной,

И милы мне — приют могильный

И цвет могильный — черный цвет.

<1838, 1856>

«Пиши, поэт! Слагай для милой девы…»

Пиши, поэт! Слагай для милой девы

Симфонии сердечные свои!

Переливай в гремучие напевы

Несчастный жар страдальческой любви!

Чтоб выразить отчаянные муки,

Чтоб весь твой огнь в словах твоих изник —

Изобретай неслыханные звуки,

Выдумывай неведомый язык!

И он поет. Любовью к милой дышит

Откованный в горниле сердца стих.

Певец поет: она его не слышит;

Он слезы льет: она не видит их.

Когда ж молва, все тайны расторгая,

Песнь жаркую по свету разнесет

И, может быть, красавица другая

Прочувствует ее, не понимая,

Она ее бесчувственно поймет;

Она пройдет, измерит без раздумья

Всю глубину поэта тяжких дум;

Ее живой быстро-летучий ум

Поймет язык сердечного безумья, —

И, гордого могущества полна,

Перед своим поклонником она

На бурный стих порой ему укажет,

Где вся душа, вся жизнь его горит,

С улыбкою: «Как это мило!» — скажет

И, легкая, к забавам улетит.

А ты ступай, мечтатель неизменный,

Вновь расточать бесплатные мечты!

Или опять красавице надменной

Ковать венец, работник вдохновенный,

Ремесленник во славу красоты!

<1838, 1856>

Вальс

Все блестит: цветы, кенкеты,

И алмаз, и бирюза,

Люстры, звезды, эполеты,

Серьги, перстни и браслеты,

Кудри, фразы и глаза.

Все в движенье: воздух, люди,

Ленты, блонды, плечи, груди,

И достойные венца

Ножки с тайным их обетом,

И страстями и корсетом

Изнуренные сердца.

Бурей вальса утомленный,

Круг, редея постепенно,

Много блеска своего

Уж утратил. Средь разгара

Откружась, за парой пара

Отпадают от него.

Это — вихрем относимый

Прах с алмазного кольца,

Пыль с жемчужной диадимы,

Осыпь с царского венца;

Это — искры звезд падучих,

Что порой в кругах летучих,

Просекая небеса,

Брызжут в области земные,

Это — блески отсыпные

Переливчато-цветные

С огневого колеса.