Русская поэзия Китая - [77]

Были страшнее, чем мне говорили

Плески зеленой волны.

ГОМОН ВЕСНЫ

Знаешь, сейчас бы в широкое поле

Слушать, как ширится гомон весны,

Слушать, как ветер — весел и волен,

Шепчет подснежников сны.

Знаешь, сейчас бы к проснувшейся Волге:

Льдины бегущие взором догнать.

Слишком изгнание тянется долго,

Слишком устали мы ждать.

Знаешь, сейчас бы в сосновые боры:

Хвоя зеленая пахнет весной.

Родина милая! Скоро ли, скоро ли

Светлая встреча с Тобой!

Сгрудились здания. Вечно нахмуренный

В душу мне смотрит гранит,

В сердце изгнанника, горем прокуренном,

Гомон весенний молчит.

ПОТЕРЯННЫЙ ЗВОН

Затеряла я ценность великую,

И сыскать много лет не могу,

Все брожу и без умолку кликаю

На холодном чужом берегу.

Среди шума столичного города

Заблудилась, как в темном лесу.

Между теми, кем счастье распродано,

Я счастливую ношу несу.

Растерялась я в будничной сутолке

Незнакомых презрительных снов.

И звучат неизбывною скукою

Перепевы фабричных гудков.

Ах, поймите вы думу печальную,

Что давно я на сердце таю…

Потеряла я звоны пасхальные —

Одинокую радость свою.

КИСТЬ И ПЕРО

И я заблудился среди бездорожия

В смятеньи неясных угроз.

Зачем не родился беспечным художником —

Творцом неожиданных грез.

Пусть краски палитры разбросаны пятнами,

Пусть кисти свалялись в комок…

Но странник лазури казался понятнее,

Чем рыцарь разрозненных строк.

Я мог бы бродить замолчавшею улицей,

И в радостном вздохе весны

Заметить, как ласково смотрят и хмурятся

Мои разноцветные сны…

Пить пьяную влагу стакан за стаканами,

И в профиле крашеных лиц

Найти — не найдённую проблеском пьяного

Одну из своих небылиц.

Нестрогая дума с печалью неясною

Бросала б штрихами пастель…

В натурщицы взял бы я вечно прекрасную

Раскрашенных дней карусель.

И в женщине каждой шаблонно-подкрашенной

Искал бы следы красоты,

И с серыми буднями скучными нашими

Я не был бы больше «на ты».

Но кисть — это яркий мазок в повседневности

Из мира нездешних тонов.

Перо — это горечь тоскливой безгневности

От склепа схороненных слов.

ТЕБЕ

Я белой девушкой вошла за твой порог

На светлые широкие ступени.

Незримой ласкою далекий Бог

Коснулся нас Своим благословеньем.

И в куполе церковном, в синеве

Две вспыхнули звезды и заблестели вместе,

И было радостно тогда и жутко мне,

Твоей застенчивой и глупенькой невесте.

Не знали мы тогда своих дорог,

Какие нам Великий Рок укажет.

Я белой девушкой вошла за твой порог, —

Дрожали трепетно цветы от флердоранжа.

И год прошел, стирая след у дней,

Вплетая в жизнь мечты и неудачи.

И каждый день был лучше и ясней,

А это много… очень много значит.

Вся наша жизнь такой неровный слог

Поэмы сказочной о счастье и печали…

Я белой девушкой вошла за твой порог,

А в тюле радостно листы цветов дрожали.

Сегодня год… И снова я стою

У двери в наш чертог нездешних откровений,

Я снова душу приношу свою

На те же светлые, широкие ступени.

И, как тогда, прекрасен твой чертог,

И жутко мне, как и тогда, немного.

Я белой девушкой вошла за твой порог,

Я белой женщиной пройду твою дорогу.

ЛЮБОВЬ КОРОЛЯ

А за окнам шелестят тополя…

А. Ахматова

Беспокойно деревья склоняют

Ко мне пальцы безлиственных рук.

Я тебя, мой король, понимаю, —

Я тебя понимаю, мой друг.

Душу манит глубокий, глубокий,

Словно омут, таинственный взор.

Омут краше, чем светлые стекла

Безмятежных зеленых озер.

Короли любят шум охоты,

Турий рог и оленьи следы.

В твою душу неведомый кто-то

Бросил блеск королевской звезды.

И поверь, что лесной пейзанке

Не затмить простотой любви

Твою вечную грусть о странном

И кочевья души твои.

Пусть у хижины за горою

Ты отбросил повод коня.

Ночь промчится твоей стрелою

И погаснет в отблеске дня.

Конь соскучится по золотому

Вкусно пахнущему зерну.

И тебя, навсегда родного,

Я у хижины обниму.

Цок подков будет глуше, глуше,

Ты уедешь к другой, король.

Турий рог на лесной опушке

Протрубит неземную боль.

Не забьется сердце в испуге,

Перескажет память звеня,

Как у бедной моей лачуги

Ты отбросил повод коня.

ШАНХАЙСКОЕ ЗАХОЛУСТЬЕ

Я прошла, озираясь, по улице:

Ряд лавчонок и грязных домов

Пожелтевших и серых сутулятся

И толпятся у темных углов.

Китайчата босые раскосые

Копошатся у лужи с водой,

А за ящиком грязным с отбросами

Спит, раскинувшись, нищий больной.

Китаянки столпились у лавочки —

Оживленный ведут разговор,

Вместо ног у них тонкие палочки,

И в прическах прилизан пробор.

За прилавком купцы полуголые

Бесконечно играют в маджан, —

И у входа в харчевку грошовую

Цедят пиво в немытый стакан.

Окна рваной бумагой заклеены,

И лохмотья торчат из дверей.

Я пройду, озираясь рассеянно, —

Сквозь толпу, пробираясь скорей.

Пробирается к носу настойчивый

Запах масла, жаровен, бобов.

На прилавке за стенкой решетчатой

Позолота китайских богов.

Боги смотрят на шумную улицу

И на игры раскосых ребят,

На дома, что окошками хмурятся,

Смотрят боги и вечно молчат.

У китайца, насквозь прокопченного,

Что лениво следит за толпой,

Истукана куплю золоченого

И пойду, направляясь домой.

В своей комнате, где перемешаны

Книги, кипы бумаг и стихи,

Я поставлю божка безутешного

На столе, где пролиты духи.

Только Будда невольно нахмурится:

Моя комната будет скучна —

Без шанхайской запущенной улицы,

Без узорной решетки окна.

ДАЛЕКОМУ ДРУГУ

Марианне Колосовой

Я память дней тихонько отодвину,

Хотя тех дней разлуке не вернуть…