Русская поэзия Китая - [17]

И обращаешься в ничто,

И меркнет белый свет.

Лишь кто-то мудрый начеку,

Как будда, нем и тих.

К нему: «За что ты мстишь врагу?»

А он в ответ: «Привет!»

О, синих губ улыбка, и…

И стон, и боль, и грусть.

Не сердце ли его таит

Агоневую Русь,

Страну мою? Бурлит Вампу.

Стекает кровь из ран.

И хлещет ветер градом пуль —

Как дробь, как барабан.

1932

ЭМИГРАНТКА

О, мысли, куда занеслись вы

в скитаньях судьбы вихревой!

К обрывистым подступам Лысьвы,

на берег реки Чусовой…

Ты маленькой девочкой учишь

про Анды, про Альпы… Вокруг

стоят живописные кручи,

родные, как лица подруг.

А там на востоке — Березов

лежит на сибирской земле.

Там снег аметистово-розов,

а зори рубинов алей.

И ты, восхищенная, встала,

к лучам повернувшись лицом.

Вот Меншиков сносит опалу,

и девочки рядом с отцом.

А дальше, а дальше — как много

людей на Московском тракту!

Идет бесконечно дорога —

в Иркутск, в Забайкалье, в Читу.

Волконская и Трубецкая,

чьи жизни в едино слиты.

«Я тоже хочу быть такая», —

мечтая, подумала ты…

Сбылось. Не Сибирь. Заграница.

Шанхай. Сан-Франциско. Харбин.

Знакомые, прежние лица,

лишь больше морщин и седин.

Лишь тише, покорнее поступь

и голос слабей и тускней,

лишь, сгорбившись, сбавили росту.

А думы — как птицы над ней —

над родиной — пеньем хорала

под звон легендарной Москвы:

«Вы тоже, вы тоже с Урала?

Из Лысьвы? — подумайте вы!

А помните серые кручи

и синюю реку у ног?

А помните, — девочка учит

про Альпы и Анды урок?»

Тяжелые жизни уроки.

Мечтанья сменились теперь

в глазах опечаленно строгих

застывшею болью потерь.

1933

КАК И ПРЕЖДЕ

По синим обоям

разбросаны желтые маки.

Нам грустно обоим,

но что же поделаешь, друг?

Тоски не развеют

волшебники старые маги,

и добрые феи

с участьем не встанут вокруг.

Суровые лица

со мной и бездушные боги.

Ты — в шумной столице

встаешь на вечерней заре.

Мы Бога просили —

(Как горестно быть одиноким!) —

о милой России,

о встрече на нашей земле.

Но я, как и прежде,

скитаюсь по Азии древней.

Цветные одежды.

Кумирни. Пустыни. Дворцы.

Живу, наблюдая.

А жизнь настоящая дремлет.

А в марте, подтаяв,

вниз падают с крыш леденцы.

И где-нибудь дома,

под самой Москвою в усадьбе —

под крышею дома

две ласточки кличут подруг.

Но только — не гнуться!

Поверь, все печальное — сзади.

Сумей улыбнуться,

чтоб вдруг не расплакаться, друг!

1933

ДОРОГА К ДОМУ

Кто там поет? Кто там поет так нежно?

Как о хрусталь звенит вода порой…

Кто синий плат перетянул над бездной,

чей звездный край светлеет над горой?

Это — снега… Овладевает холод.

Мрак и озноб… Темнее часа нет…

Но кто поет? Как голос свеж и молод!

Это — заря. О, милый друг, — рассвет!

Вспыхнули враз — точно огни цветами.

Звезды горят на ледяных цветах.

Светлая твердь, как океан, над нами.

Щебет вокруг — голубокрылых птах.

Это принес мне в жуткий час тревоги —

звездный мой луч — твой голосок, Сибирь.

Мой ветерок, мой ветер синеокий,

горных дорог веселый поводырь!

1935

ОТТЕПЕЛЬ

Дыханье далекое Гоби

с монгольских струится песков.

Нависшие серые хлопья

тяжелых парных облаков.

Как парус натянутый, ветер —

трепещущий и буревой.

И тонок, и строен, и светел

рог месяца над синевой.

Какая весенняя милость!

Как вечер прекрасен и росл!

Душа, охмелев, притаилась.

Снег падает. Будет мороз.

Но эти минуты до стужи —

родны, и грустны, и близки,

как думы деревьев, как души,

как в девственном лубе — ростки.

Когда-нибудь пышно развесят

деревья плоды, веселясь…

Свети надо мной, полумесяц! —

далекая с предками связь!..

Февраль 1935

В ФРУКТОВОЙ ЛАВЧОНКЕ

Мы будем пить пиво

в китайской лавчонке,

где фрукты и гвозди

лежат меж сластей.

Смотри, как красиво

у острова джонки

слепились, как грозди,

в ажуре сетей!..

Рыбацкая воля,

купцовая леность,

буддийская вечность

и желтый закат.

И нежные зори.

Кристальность. Нетленность.

Нирвана. Беспечность.

Нефрит и агат.

Но пенится пиво

из западных бочек —

студенческих игр и

веселья завет.

Мы пьем торопливо.

Рот жаждет и хочет —

на час ли, на миг ли —

вернуть, чего нет:

шумливые годы,

звенящее время,

поющую юность

не пьяненький джаз…

— Ты снова про годы,

про время и бремя?

За старую… юность?

А я — за сейчас!

1938

ХАНЬЧЖОУ

Как пчелы и осы, звенели, жужжали и скрипки, и лютни,

и ярко в цветах утопало, вздыхая в дремоте, Ханьчжоу.

И жизнь, что пред этим казалась оскаленных скал бесприютней,

цвела, распускаясь нарядно, и пышно, и сказочно ново.

И в зеркале вод отражались священные древние храмы.

Но вдруг отраженья скривились, в ребристые сморщились складки,

как будто под пламенным солнцем нахмурились древние ламы

да так и остались в морщинах… И несся мучительно сладкий

томительный запах курений от гнувшихся к водам глициний,

и ветра бесплотные руки меня заносили в нирвану.

И был только он, только купол, мечтательно плавный и синий,

укрывший отверстого сердца еще не зажившую рану,

и был только он — только отдых. И сон, и полет в беспредельность,

и скрипки, и лютни, и цитры, и радостный крик окарины,

и дрожь трепетавшего гонга, и млечность, и вечность, и цельность,

и — облачный ладан, и звезды, и — путь в поднебесье орлиный.

14 февраля 1939

ТАИСИЯ БАЖЕНОВА

СТОРОЖИХА

Сел на рельсы, вытянувши ноги.

Дать тебе бы хлеба с огурцом,

Стал бы ты бродягою с дороги —

Дезертиром, пьяным босяком!

Я — на свист, разгульною бабенкой

На закате ветреного дня

Пробиралась бы в траве сторонкой,