Русская песня в изгнании - [6]

Череда великих и трагических событий на «исторической родине» в ХХ веке порождала стойкий интерес к «этим странным русским» в остальном мире, рикошетом возвращалась мода на «русскую экзотику» к «эмигрантам», позволяя им выживать и развиваться, а их песни, попадая к нам, замыкали цепочку связи с покинутой отчизной.

Рассказ о пестром мире эмигрантских шансонье начнем с гениального и неповторимого А. Н. Вертинского, чьи творения проверены временем и давно вошли в алмазный фонд русской культуры.

Первый

В парижских балаганах, в кафе и ресторанах,

В дешевом электрическом раю,

Всю ночь, ломая руки, от ярости и скуки,

Я людям что-то жалобно пою…[1]

Петр Лещенко, Юрий Морфесси, Алла Баянова, Надежда Плевицкая, Иза Кремер, Поляковы, Жорж Северский — вот самые яркие звезды первой волны.

Александр Вертинский во время Первой мировой войны

«Старшим братом» в этой плеяде по праву считается Александр Николаевич Вертинский. Он родился в Киеве в 1889 году, рано потерял родителей. В юности освоил гитару, пел «цыганские романсы», пытался сочинять сам. Начинал как автор коротких рассказов, публиковался в журналах, снимался в массовке. В 1913 году поступил на службу в небольшой театр миниатюр в Москве, где пришел первый успех, но началась мировая война. Вертинский под именем Брата Пьеро два года провел медбратом в санитарном поезде. За время службы Александр повзрослел, расстался с пагубной привычкой к кокаину, с которым у него был бурный «роман» перед войной. Кстати, старшая сестра Вертинского Надежда, не сумев разобраться в личных проблемах, умерла в 1914 году от передозировки этого наркотика.

Собирая материалы для книги в зарубежных архивах, я неожиданно наткнулся на воспоминания некоего Георгия Пина, впервые опубликованные в журнале «Шанхайская заря» (№ 1301 от 16.02.1930 г.) под названием «Антоша Бледный. Воспоминания москвича». По невыясненным причинам автор упорно называет Александра Вертинского Антоном, но своей художественной и мемуарной ценности от небольших неточностей эти заметки, на мой взгляд, не теряют.

Из-за их безусловной редкости и экстремального содержания я решил, что будет правильно привести данный текст без купюр.

Антошу Бледного знала вся почти московская богема среднего пошиба: студенты, статисты театров и кино, хористы и хористки, газетные сотрудники, игроки и вся веселая гуляющая полуночная братия.

Высокая худая, но веселая, стройная фигура, Антошин тонкий профиль лица, серовато-голубые с поволокой глаза, непринужденность, обходительность и манеры, указывающие на воспитание, запоминались тем, кто встречался с ним в полумраках всевозможных ночных кабачков, пивных и московских чайных, за пузатыми и солидными чайниками, базарными свежими калачами и булками, за «выпивоном с закусоном», за разговорами и бестолковыми спорами.

Антоша Бледный издавна был завсегдатаем этих мест, он врос как бы в них своей фигурой, и если когда-либо случалось, что он отлучался из Москвы на несколько недель или даже дней — то отсутствие его замечалось.

О нем спрашивали, его разыскивали, а когда он неожиданно появлялся опять, засыпали градом вопросов и радостных удивлений.

— Антоша!.. Друг!.. Откелева?.. Живой?.. Садись. Уже сегодня-то ты на-а-аш!..

Жизнь Антоши в течение многих лет протекала таким вот образом и без каких-либо изменений к лучшему.

Фактически другой специальности, кроме беспременных участий в кутежах, компаниях и проч., у Антоши не только не было, но и на долгое время не намечалось.

Он очень нуждался всегда, и нередко бывали случаи, когда шатался он без крова, ночуя по знакомым. Правда, номинально он имел даже службишку — поденного статиста в киноателье Ханжонкова, и иногда москвичи безразлично наблюдали за появлением знакомой Антошкиной фигуры в той или иной из выпущенных ателье фильмов, где он исполнял всегда безличные роли.

Необычно было видеть его в числе свиты какого-либо короля, князя или графа, облаченным в парадную форму кавалергарда, в числе гостей на придворном балу, затянутым в шикарный фрак с белоснежным жилетом и в цилиндр; или еще в каком-либо картинном эпизоде.

— Его!.. Антошку!.. — которого вся почти Москва не видала никогда ни в чем, кроме длинных потрепанных сероватых суконных брюк и такой же рубашки-толстовки с ярким галстуком.

Этот костюм дополняли потертая фетровая шляпа и излюбленная папироса «Ю-Ю» фабрики Шапошникова за шесть копеек десяток.

Антошу прозвали Бледным. Почему? Надо сказать, что он вполне оправдывал свое прозвище и был в действительности таким: настолько бледным, что на первый взгляд казалось, будто посыпано его лицо толстым слоем пудры.

Причина бледности крылась в злоупотреблении наркотиками. Кокаин он употреблял в исключительном количестве. Рассказывали, будто грамма чистейшего «мерковского» кокаина хватало ему не более как на одну-единую понюшку. Нюхал он его особым, «антошкиным» способом, изобретенным им самим, чем он искренне тогда гордился, и уже потом получившим широкое распространение. Грамм кокаина Антошка аккуратно разделял на две половины. Затем вынимал папиросу, отрывал от нее мундштук, вставлял его сначала в одну ноздрю, вдыхал через него одну половину порошка, растирал старательно после понюшки все лицо, потом то же самое проделывал с левой стороной носа.