Русская культура заговора - [14]
Роль Каткова в интеллектуальной поддержке русского консерватизма и контрреформ конца XIX в. трудно переоценить. Его радикальные консервативные взгляды стали одним из факторов, позволивших повернуть вспять достижения реформ Александра II[158]. На почве этих реформ, роста национализма и последовавших затем контрреформ взрос русский антисемитизм – центральный элемент культуры заговора в империи Романовых. С 1880-х гг. антиеврейские конспирологические теории становятся главной темой русского национализма, а «Протоколы сионских мудрецов», изданные в 1903 г., – неувядаемым источником доказательств существования еврейского заговора[159]. Но «Протоколы» были лишь одним из перепевов антиеврейского мифа XIX в.[160] Они появились как кульминация антиеврейских настроений, которые зрели еще со времен установления черты оседлости в Российской империи в конце XVIII в.[161] Как показал Савелий Дудаков, «Протоколы» выросли из богатой традиции популярной литературы памфлетов, создавшей огромное количество стереотипов и образов, которые использовались авторами как в XIX, так и в XX в.[162]
В этом плане «Книга кагала» Якова Брафмана, впервые изданная в 1869 г., может считаться своего рода концептуальной предтечей «Протоколов». Кагал – традиционная форма социальной организации евреев в Восточной Европе, которая при Николае I была подвергнута реформе при поддержке просвещенного, ассимилированного еврейства. Целью ее было вывести евреев из черты оседлости и интегрировать их в российское общество. Но реформа была плохо продумана, страдала от непоследовательности исполнителей, и зачастую ассимилированные евреи оставались ограничены в правах, что заставляло их восстанавливать некоторые элемента кагала[163]. Однако Брафману причины живучести этой формы виделись в другом. В традиционном для европейских и американских антисемитов того времени стиле кагал представлялся Брафману «государством в государстве», сохранявшим невиданную власть над своими членами и протянувшим «щупальца» далеко за пределы границ российского государства[164]. Такое изображение кагала заставляло, с одной стороны, сомневаться в реформированности еврейства, а с другой – подозревать, что это реформирование, в принципе, невозможно. Историк Исраэль Барталь считал ключом к популярности антисемитизма то, что евреи оказались удобным «другим» для всех: социалисты видели в них землевладельцев и эксплуататоров крестьян, а правые – агентов Запада, продвигающих модернизацию России и стремящихся таким образом разрушить ее[165].
Рост политического движения накануне и после революции 1905 г. превратил теории еврейского заговора в мощный инструмент общественной мобилизации[166]. По всей империи в конце XIX – начале XX в. распространились «Черные сотни» – организаторы погромов. К «Протоколам» они обращались как к важному доказательству опасности евреев для государства[167]. Однако евреями дело не ограничивалось. Многие жители империи, оставшиеся в результате реформ без привычных средств к существованию, были склонны объяснять изменения, происходившие в российском обществе, националистическими и шовинистскими теориями заговора. Их настроения были использованы правительством во время Русско-японской[168] и Первой мировой войн[169] для подъема патриотического духа. Однако следствием этого стала маргинализация отдельных этнических групп, причем во время тяжелейшего военного конфликта, и, как результат, с одной стороны – радикализация этнических общин, а с другой – рост недоверия к ним со стороны властей. Все это сослужило плохую службу империи и привело к ее скорому развалу[170].
Итак, активное бытование конспирологических теорий в публичной сфере свидетельствует о наличие развитой культуры заговора уже перед революцией 1917 г. Именно страх измены стал ключевым триггером смены режима: популярность конспирологических идей сыграла важную роль в событиях февраля и октября. А затем, по мнению некоторых ученых, эти идеи перекочевали и в следующий исторический период, став значимым способом интерпретации повседневности в советском государстве[171].
Советский период
Советскую культуру заговора отличал от имперской один простой факт: манихейское деление мира на своих и чужих было органичной частью идеологии большевиков. По сути, это стало частью официальной пропаганды Советского государства и регулярно использовалось в ходе различных политических кампаний для мобилизации населения[172]. Более того, начиная с Гражданской войны ощущение «осажденной крепости», которую стремятся разрушить враги – как внутренние из числа «бывших», так и внешние из капиталистического лагеря, – стало важным фактором внутренней советской политики. Насаждая страх заговора, советские власти пытались создавать не только новый тип общества[173], но даже новые нации[174]. Чрезвычайный комитет и Красная армия боролись против контрреволюции, стремящейся восстановить прежний режим
