Русская книга мёртвых - [29]
После того мы достигли мытарства неправды, на котором подвергаются истязаниям все неправедные судьи, берущие мзду и оправдывающие виновных, невинных же осуждающие. Там же взыскивается всякая неправда.
Миновали мы следовавшее затем мытарство зависти, на нем испытывали также грехи вражды и ненависти. Прошла я и мытарство гордости, где надменно-гордые духи взыскивают грехи тщеславия, самомнения и величания.
Достигли мы мытарства гнева и ярости, дошли до мытарства злобы, на котором немилосердно истязуются держащие злобу на ближнего и воздающие злом за зло.
Мы вошли в мытарство убийства, в котором испытывается не только разбой, но и всякая рана, всякий удар, а также всякие заушения или толчки, сделанные во гневе. Миновали мы и мытарство чаровании, отравлений наговорными травами и призываний бесов с целью волшебства. Духи этого мытарства были подобны четвероногим гадам, скорпионам, змеям, ехиднам и жабам, и зрак их был весьма страшен и мерзок.
Но для душ верных иного пути, возводящего к небу, нет, и все грядут этим путем. Немногие души проходят эти мытарства беспрепятственно, так как мир во зле лежит, люди же весьма слабы и от юности пристрастны к грехам.
Наконец, встретили нас злобные духи последнего мытарства, называемого мытарством жестокосердия. Истязатели этого мытарства весьма жестоки и люты, но особенно лют князь их, имеющий весьма унылый и скорбный вид, дышащий огнем ярости и немилосердия. И если кто-нибудь, хотя и совершит многие подвиги, затворит сердце свое для ближнего, тот низвергается оттуда в ад и заключается в бездне.
Миновав все страшные мытарства, мы с радостью великой приблизились к самым вратам небесного царствия. Были эти врата подобны светлому кристаллу, и от них исходило неизреченное сияние. И что я там видела и слышала, о том невозможно рассказать подробно! Видела я, что око человеческое не виде, и ухо не слыша, и на сердце человеку не взыдоша. Тут я, падши, поклонилась невидимому и неведомому Богу.
"Высокий сумрачный храм стал заполняться народом... только что проследовало духовенство.
Они прошли в полупустой еще храм. Шаги звенели по каменным плитам, отдавались под высокими сводами и замирали в углах.
По трое-пятеро входили монахи, истово крестились, кланялись во все стороны. На клиросе, покашливая и пробуя голоса, становились певчие.
Пахло воском и ладаном. Длинные косые лучи от окон купола, дымная полумгла высоких сводов, мерцание свеч и лампад, густой голос иеродиакона, читавшего Евангелие, - все настраивало на печально-торжественный лад.
Раздалось величавое согласное пение.
Когда отзвучало и замерло "Боже правый, помилуй нас", распахнулись западные двери и показалась процессия, вводившая постригаемого. Взгляды всех обратились к нему...
Впереди шли два послушника в стихарях, неся высокие подсвечники с горящими свечами, за ними следовали иеромонахи, прикрывая своими мантиями постригаемого. Он шел босой, в одной срачице...
Было в нем что-то суровое, мученическое, напоминавшее лик Спасителя...
Процессия приблизилась к архиепископу. С посохом в руке, он стоял в царских вратах, и постригаемый простерся ниц у ног владыки.
- Боже милосердный, - раздался в ту же минуту торжественный голос певчих, - яко отец чадолюбивый, глубокое зря смирение и истинное покаяние, яко блудного сына, прими его кающегося, к стопам твоим вторицею припадающего-о-о...
Едва замерли слова невидимого хора, владыка коснулся посохом спины простертого ниц.
- Почто пришел еси, брате, ко святому жертвеннику? - спросил он.
- Жития ищу совершенного, постнического, святый владыко, - раздался из-под монашеских мантий глухой голос.
...вопросы следовали один за другим:
- Вольным ли своим разумом приступавши ко господу?
- Ей, святый владыко.
- Не от некия ли беды или нужды?
- Ни, святый владыко.
- Отрицаеши ли ся вторицею мира и всех якоже в мире, по заповеди господней?
- Ей, святый владыко...
- Обещавши ли вторицею сохранити себя в девстве и целомудрии, и благоговении даже до смерти? - донесся... голос архиерея.
- Ей Богу споспешествующу, святый владыко... Под сводами храма звучала молитва: "Ему же и
слава, и держава, и царство, и сила, со отцом и святым духом, ныне и присно и во веки веков..."
- Аминь, - донеслось откуда-то сверху.
Два иеромонаха в мантиях принесли Евангелие в тяжелом золотом окладе с лежащими на нем ножницами.
- Возьми ножницы и подаждь ми...
Он взял ножницы и протянул владыке. Тот отвел его руку, как бы призывая еще раз подумать... Но вот ножницы уже в руках преосвященного...
- Брат наш... постризает власы главы своея в знамение конечного отрицания мира, и всех якоже в мире и в конечное отвержение своея воли и всех светских похотей, во имя отца и сына и святаго духа, рецем вси о нем: господи помилуй!
Гулко ударяясь о своды, пронеслось по храму троекратное: "Господи помилуй, господи помилуй, господи помилуй".
И всякий раз, когда преосвященный вручал ему власяницу ("сей хитон правды"), пояс ("дабы препоясал чресла свои во умерщвление тела и обновление духа"), куколь ("сей шлем спасительного упования и молчаливого в духовном размышлении пребывания"), мантию ("ризу спасения и броню правды"), вервицу ("сей меч духовный ко всегдашней молитве Иисусовой"), крест Христов ("щит веры, в нем же возможеши все стрелы лукавого разженные угаси-ти"), горящую свечу, - под сводами раздавалось торжественно и величаво: "Господи помилуй, господи помилуй, господи помилу-у-уй..."
