Русская идея как философско-исторический и религиозный феномен - [54]
Вероятно, найдутся читатели, склонные думать, что гневный акцент поэта – всего лишь реакция на личные превратности судьбы. Однако Лермонтов – автор знаменитой «Думы», в которой боль за Россию и любовь к ней слиты воедино, а также автор стихотворения «Родина». Это стихотворение начинается весьма симптоматично: «Люблю Россию я, но странною любовью!…» Сам Лермонтов как бы объясняет «странность» своей любви:
Поэт свою «странную» любовь к Отечеству передает через любовь к природе – символически:
Как и у Пушкина, идиллические картины эти не могут скрыть боль, стыд поэта за Россию. В своей «Думе» боль за Россию поэт обращает уже к ее будущему, к ее судьбе. Эсхатологическая направленность «Думы» не умаляет, а, наоборот, усиливает любовь к Родине:
Поражает актуальность этих строк, написанных более 150 лет назад. Как будто они написаны о нашем времени, когда равнодушие к добру и злу становится чуть ли не доминантой жизни многих людей, ведущих себя как «на пиру чужом», как «презренные рабы», а некоторые представители власти «по макушку» завязли в «ошибках отцов» и богаты «поздним их умом».
Завершая фрагмент о «загадочной» судьбе России, о парадоксальном, но истинно патриотическом выражении любви к ней, вспомним Н. В. Гоголя. Обличавший российские «кувшинные рыла», вскрывший самые глубинные мерзости российского бытия, он вместе с тем воспел Россию с ее язвами, влекомый великой любовью к ней и страстным желанием вылечить ее национально-исторические «болячки». «Идея служения Родине основывалась у него на прочном фундаменте патриотизма…..» истинного, духовного. Чтобы любить Россию, нужно иметь много любви к человеку». «…Любовь к русской душе и русскому человеку, стремление познать "высокое и низкое природы нашей" обусловливали религиозно-романтический характер миропонимания Гоголя»[253].
У Гоголя много ссылок на тайны и загадки России, много таинственных предчувствий по поводу ее судьбы и особого предназначения. И здесь нельзя не вспомнить ряд знаменитых авторских отступлений в поэме «Мертвые души»: «Какая же непостижимая тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается неумолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня?….» «Что за неведомая сила заключена в сих неведомых конях?….» «Русь, куда же несешься ты? дай ответ. Не дает ответа». «У! Какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь…» И как обнадеживающе, оптимистически, перспективно (идея наших дней!) звучит предсказание: «Что пророчит сей необъятный прстор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца?….»[254]
Таковы некоторые обобщения, которые предуготовляли читателя к восприятию собственно содержательной структуры русской идеи[255]. В соответствии с понятием «структуры», избегая элементарного перечисления локальных компонентов, можно представить содержательную структуру русской идеи как закономерные, сущностные (интегрирующие), наиболее важные связи и отношения.
Они, хочется надеяться, с одной стороны, разовьют предуготовительные положения, а с другой – представят содержание русской идеи в философско-историческом аспекте, т. е. как специфическую для России конкретизацию всеобщей для человечества, а точнее для определенных цивилизаций концепцию проблемы национальной идеи.
1. Русская идея отражает и выражает смысл существования России в мире, ее планетарную миссию и место в системе мировых цивилизаций.
2. Русская идея выражает социально-групповые и персональные воззрения на промыслительную судьбу России, особенно ее будущее, в контексте уникальной героической и трагической ее истории.
3. Русская идея интегрирует все основные стороны культуры, прежде всего духовную культуру русского и других народов России. Православное христианство и православное богословие вместе с некоторыми другими конфессиями и конфессиональными учениями, органично вписываясь в российскую духовную культуру, являются духовно-нравственным базисом русской идеи. Именно этот базис способен стать генератором масштабного возрождения, которого ждут народы России.
Первое издание на русском языке в своей области. Сегодня термин «вождь» почти повсеместно употребляется в негативном контексте из-за драматических событий европейской истории. Однако даже многие профессиональные философы, психологи и историки не знают, что в Германии на рубеже XIX и XX веков возникла и сформировалась целая самостоятельная академическая дисциплина — «вож-деведенне», явившаяся результатом сложного эволюционного синтеза таких наук, как педагогика, социология, психология, антропология, этнология, психоанализ, военная психология, физиология, неврология. По каким именно физическим кондициям следует распознавать вождя? Как правильно выстроить иерархию психологического общения с начальниками и подчиненными? Как достичь максимальной консолидации национального духа? Как поднять уровень эффективности управления сложной административно¬политической системой? Как из трусливого и недисциплинированного сборища новобранцев создать совершенную, боеспособную армию нового типа? На все эти вопросы и множество иных, близких по смыслу, дает ясные и предельно четкие ответы такая наука, как вождеведение, существование которой тщательно скрывалось поколениями кабинетных профессоров марксизма- ленинизма. В сборник «Философия вождизма» включены лучшие хрестоматийные тексты, максимально отражающие суть проблемы, а само издание снабжено большим теоретическим предисловием В.Б.
Книга современного английского филолога-классика Эрика Робертсона Доддса "Греки и иррациональное" (1949) стремится развеять миф об исключительной рациональности древних греков; опираясь на примеры из сочинений древнегреческих историков, философов, поэтов, она показывает огромное значение иррациональных моментов в жизни античного человека. Автор исследует отношение греков к феномену сновидений, анализирует различные виды "неистовства", известные древним людям, проводит смелую связь между греческой культурой и северным шаманизмом, и т.
Спиноза (как и Лейбниц с Ницше) был для Делёза важнейшим и его любимейшим автором. Наряду с двумя книгами Делёз посвятил Спинозе курс лекций, прочитанных в 1978–1981 годы (первая лекция была прочитана 24 января 1978 года, а остальные с ноября 1980 по март 1981 года). В этом курсе Делёз до крайности модернизирует Спинозу, выделяя нужные для себя места и опуская прочие. На протяжении всех лекций Делёз анализирует, на его взгляд, основные концепты Спинозы – аффекцию и аффект; тему свободы, и, вопреки расхожему мнению, что у Делёза эта тема отсутствует, – тему смерти.
Опубликовано в журнале: «Звезда» 2017, №11 Михаил Эпштейн Эти размышления не претендуют на какую-либо научную строгость. Они субъективны, как и сама мораль, которая есть область не только личного долженствования, но и возмущенной совести. Эти заметки и продиктованы вопрошанием и недоумением по поводу таких казусов, когда морально ясные критерии добра и зла оказываются размытыми или даже перевернутыми.
В книге представлен результат совместного труда группы ученых из Беларуси, Болгарии, Германии, Италии, России, США, Украины и Узбекистана, предпринявших попытку разработать исследовательскую оптику, позволяющую анализировать реакцию представителя академического сообщества на слом эволюционного движения истории – «экзистенциальный жест» гуманитария в рушащемся мире. Судьбы представителей российского академического сообщества первой трети XX столетия представляют для такого исследования особый интерес.Каждый из описанных «кейсов» – реализация выбора конкретного человека в ситуации, когда нет ни рецептов, ни гарантий, ни даже готового способа интерпретации происходящего.Книга адресована историкам гуманитарной мысли, студентам и аспирантам философских, исторических и филологических факультетов.
Книга посвящена интерпретации взаимодействия эстетических поисков русского модернизма и нациестроительных идей и интересов, складывающихся в образованном сообществе в поздний имперский период. Она охватывает время от формирования группы «Мир искусства» (1898) до периода Первой мировой войны и включает в свой анализ сферы изобразительного искусства, литературы, музыки и театра. Основным объектом интерпретации в книге является метадискурс русского модернизма – критика, эссеистика и программные декларации, в которых происходило формирование представления о «национальном» в сфере эстетической.