Русская фантастика 2019. Том 1 - [155]

– Ты звал, Энди? Я пришел.

– Отлично, друг. Спасибо.

– Поздно считаться дружбой, знаешь ли. Слишком поздно. Рыбака уже нет с нами – и тебе, я знаю, уже сто лет никто не писал. Остались Рифмач – это я – и Каменщик, твердый как скала.

– Еще Крысолов теперь.

– Нет, еще рано говорить о нем. Он, как ты, на распутье. Тебе надо поговорить с Учителем, Энди.

– Нет. Нет-нет, не могу. Я не могу, ты знаешь.

– А ты попробуй.

– После того, что мы сделали, – как? Это невозможно.

– Все возможно в этом мире. Как пророк тебе говорю, возможно. Найди Учителя, и тогда, может быть, ты найдешь и себя. Иначе тебя уже никто не найдет. Никогда – кроме того, высокого. Видел его сегодня?

Вспоминаю оскал золотых зубов, вздрагиваю:

– Видел. Если такой умный, скажи, как найти Учителя.

Ничего не отвечает. Грустно улыбается, снимает с моей головы федору – и, как будто так и надо, нахлобучивает на себя.

– Не скрывай лицо, тебе не идет. Вот, я забрал у тебя одно, а отдаю другое. Бери, и смотри, и учись видеть снова уже, наконец!

Миг – и его нет. Утренний ветер треплет мои волосы, рвет из рук лист бумаги. Темно-синий фон, ярко-желтые кричащие буквы: «Йети капитана Гранта! Только сегодня, только у нас!»

И картинка: черно-белый арлекин на канате, а внизу толпа каких-то синих обезьян скалит клыки.

Переношусь туда. Это так просто, оказывается, – вспомнить давнее и перенестись к старому Учителю. Впрочем, не такой и старый. Он нисколько не изменился со времени нашей последней трапезы: серые пронзительные, но добрые глаза, длинные волосы раскиданы по плечам, аккуратная бородка.

Только одежда – я сначала не поверил. Одежда – цирковое трико, черно-белые ромбы.

Он ведет представление, он пляшет на канате – он говорит со зрителями, и зрители слушают, затаив дыхание.

Что ж, наверное, так и должно быть. Если из нас никто не делает этого – приходится самому. Не буду ему мешать.

Дожидаюсь конца представления, встречаю его в кулисах:

– А где же обезьяны?

– Одна только что пришла ко мне, и спросила: «А где же обезьяны», – спокойно отвечает он. Ни улыбки, ни вопроса. Только спокойное знание. Устало садится на парусиновый стул:

– Ну здравствуй, Андрей.

Вздрагиваю, услышав звук своего имени. Ко мне сто лет никто не обращался вот так, по имени. Твердокаменный Петр предпочитал какие-то недомолвки и полунамеки. Фома по-дружески уменьшал, бравируя английскими корнями.

– Учитель, – задыхаюсь, не нахожу слов. – Учитель, но как, вы – живы?

– Конечно. Что смущает тебя?

– Но ведь мы, мы сами тогда, – снова задыхаюсь, не нахожу слов, чтобы описать ужас содеянного нами, падаю на колени.

Он ласково гладит меня по голове:

– Расчленили и съели меня, слили и выпили кровь, а кости сожгли в очистительном пламени?

– Так, – выдыхаю. – Простите нас, простите.

– Это было больно. Да, очень больно. Но уж если три могучих короля с востока не смогли убить меня, хотя они закопали меня в землю, расчленили, стерли в порошок и сварили, – что говорить о вас?

– Учитель, вы простите нас?

– Я давно простил.

– Но почему нас осталось так мало? Только, – заминаюсь, – двое. Да, двое. Каменщик и Рифмач. А как же я?

– А ты, Рыбак, перестал быть ловцом человеков. Хотя толкачом, к чести твоей, тоже не стал. Вас осталось мало не потому, что я затаил зло – я не то чтобы не умею, просто не хочу этого делать. Вы сами себе лучшие демоны.

– Учитель. – Плачу. Не стесняюсь своих слез, кто-то заходит в палатку, выходит, мне все равно, я вспоминаю, я понимаю все недомолвки Петра, и намеки Фомы, и взгляды Софии, и поведение Любови.

– Не плачь. Хочешь, я снова сделаю тебя ловцом человеков?

Встаю. Смотрю ему в глаза – пронзительные, добрые:

– Я не знаю, Учитель. Слишком мало нас осталось – теперь только трое. А на той стороне – намного больше.

– Один умный человек сказал: «Врагов не надо считать, их надо бить». Ну так как, ты с нами – или ты против нас?

Не отвечаю. Поворачиваюсь, выхожу из палатки – понимая, кто же был обезьянами на его представлении, кто скалился снизу, тыкая пальцами, хохоча и втайне жаждая, чтобы он свалился с каната и пролил в опилки и досаду, и кровь.

И сам почувствовал себя бывшим среди них.

Я увидел то, что так долго не видел, что мечтал увидеть долгими бессонными ночами, полную и ясную картину моего мира. Такой, как видел ее когда-то. Увидел, и осознал, и понял, и принял. Все предстало передо мной, и улеглось – навсегда.

И поле над пропастью, и дети, играющие во ржи, и те, кто подстерегает их, и те, кто охраняет, – все залито ясным солнечным светом, и каждый выбирает свою дорогу в этом поле и идет по ней, идет – пока не дойдет до своего финала.

Я – дошел.

Солнце заливало золотым светом город, и пригородные сады, и рекламные щиты, траву у моих ног, и пролетающие по трассе машины казались слитками расплавленного золота, летящие навстречу счастью, любви, надежде, вере, мудрости и богатству.

А в траве – в золотой траве у моих ног пробивалась чуть заметная желтая дорожка.

Татьяна Романова Санкторий

1

«…А после армии я устроюсь в службу порядка, чтобы присекать преступные планы на нижних уровнях. Там работает мой брат, и он доволен потому, что за пять лет ему выдали жилой модуль в семидесятом ярусе, это ведь очень неплохо. А еще потому, что он приносит пользу Родине. Я тоже люблю свою Родину и буду честно служить ей!!»