Русская демонология - [56]

Правда, были случаи, когда обдерихи спасали людей от смерти. Вот один из них: «Шли девки по малину, проходили погост. Увидали — лежат кости. А одна озорная и говорит: «Кости-кости, приходите к нам в гости!» Вечером в избу, где девки шили, и пришли парни. Незнакомые, неведомые и откуда неизвестно. А все веселые, пряниками кормят, играют, смеются. Вот одна девка в красный угол отошла, под икону стала и видит, что зубы у них железные, а в сапогах — кости. Она и говорит:

— Девушки, я выйду на двор, воздухом подышать.

А парни ее не пускают.

Она и говорит:

— Хоть косу дверьми прищемите, да пустите.

Они ей косу дверьми прищемили, а она косу обрезала да бежать. А за нею уже погоня: кости догоняют, съесть хотят!

Забежала она в баню, заплакала, замолилася:

— Обдериха-матушка, спрячь меня.

Обдериха ее и спрятала, камышиком прикрыла, паром запарила. Кости в баню вбежали — а там не видно никого. Тут петух пропел, они и рассыпались».

А вот другой случай: «Пришел вечером путник в баню, поклонился обдерихе и попросил у нее разрешения переночевать в ее доме. Она пустила странника. Вдруг ночью шум, стук — это обдерихи полетели на свадьбу. Сверху кричат, зовут свою подругу: «Машка-Матешка, полетели с нами!» А она отвечает: «Нет, не могу. Гость у меня!» Обдерихи говорят: «Так задери!» А она в ответ: «Как же я это сделаю? Ведь он у меня попросился!» Улетели обдерихи, все стихло. А утром путник поклонился на все четыре банных угла и поблагодарил банную хозяйку и за приют, и за спасение. С тем и отправился дальше».

В общем, если с обдерихой по-доброму, то и она добром отплатит. И еще любила она, когда ее банной матушкой называли.

Владимир Даль о баннике: «Банный — особая порода домовых, злой дух, поселяющийся в бане; пар выживает его временно, а в нетопленой он живет всегда; он не любит родильниц, которых, однако, по тесноте в избе, всегда выводят в баню; но их там нельзя покидать одних».

Тайны кладов

Раньше кладом (или кладью) называли любую вещь, которую куда-нибудь положил хозяин. Вовсе не обязательно, чтобы это была какая-то драгоценность, к тому же надежно спрятанная. Достаточно того, что эта вещь была хозяину нужна.

Кладом также часто называли хорошего человека.

Но нас сейчас интересуют настоящие клады, зарытые глубоко под землей. Они никогда не оставались без присмотра, их охранял от людей особый дух — кладовой. Бывало и так, что у них появлялся новый хозяин. И это был не человек, а волшебное животное или дух умершего. Ими могли быть: белая змея, Хозяйка горы, Горный батюшка, легендарный разбойник Кудеяр, чудь белоглазая…

Хозяевами могли быть и просто черти, бесы и прочая нечисть — такая, какой ее описал Николай Васильевич Гоголь в повести «Вечера на хуторе близь Диканьки»:

«Глядь, в стороне от дорожки на могилке вспыхнула свечка.

— Вишь! — стал дед и руками подперся в бока, и глядит: свечка потухла; вдали и немного подалее загорелась другая. — Клад! — закричал дед. — Я ставлю бог знает что, если не клад! — и уже поплевал было в руки, чтобы копать, да спохватился, что нет при нем ни заступа, ни лопаты. — Эх, жаль! ну, кто знает, может быть, стоит только поднять дерн, а он тут и лежит, голубчик! <…>

Стал копать — земля мягкая, заступ так и уходит. Вот что-то звукнуло. Выкидавши землю, увидел он котел.

— А, голубчик, вот где ты! — вскрикнул дед, подсовывая под него заступ.

— А, голубчик, вот где ты! — запищал птичий нос, клюнувши котел.

Посторонился дед и выпустил заступ.

— А, голубчик, вот где ты! — заблеяла баранья голова с верхушки дерева.

— А, голубчик, вот где ты! — заревел медведь, высунувши из-за дерева свое рыло.

Дрожь проняла деда.

— Да тут страшно слово сказать! — проворчал он про себя.

— Тут страшно слово сказать! — пискнул птичий нос.

— Страшно слово сказать! — заблеяла баранья голова.

— Слово сказать! — ревнул медведь.

— Гм… — сказал дед и сам перепугался.

— Гм! — пропищал нос.

— Гм! — проблеял баран.

— Гум! — заревел медведь.

Со страхом оборотился он: боже ты мой, какая ночь! ни звезд, ни месяца; вокруг провалы; под ногами круча без дна; над головою свесилась гора и вот-вот, кажись, так и хочет оборваться на него! И чудится деду, что из-за нее мигает какая-то харя: у! у! нос — как мех в кузнице; ноздри — хоть по ведру воды влей в каждую! губы, ей-богу, как две колоды! красные очи выкатились наверх, и еще и язык высунула и дразнит!

— Черт с тобою! — сказал дед, бросив котел. — На тебе и клад твой! Экая мерзостная рожа! — и уже ударился было бежать, да огляделся и стал, увидевши, что все было по-прежнему. — Это только пугает нечистая сила!»

Наверное, это был заговоренный клад, который закапывали со словами: «Не доставайся ты никому!» Именно такие клады охранялись нечистью и объявляли о себе горящими свечками.

Чтобы человек не мог отнять у бесов драгоценности, нечистые духи, как считали крестьяне, выбирали сторожа из своих. Выборы они устраивали обычно в ночь на Ивана Купалу, но не каждый год. Избранный кладовой мог нести службу очень долго: лет двести, а то и больше. Ему полагалась особая форма: серебряный кафтан и серебряные же башмаки, на голову — золотая шапочка. Именно с таким старичком и встретился один орловский кладоискатель. Пошел он на особое место — Городище, и давай копать. Рыл он, рыл, весь вспотел и присел отдохнуть. Видит вдруг: Городище само раскрылось на две половины. Вышел оттуда старичок, да и говорит мужичку: «Зачем ты роешь, беду на себя накликаешь, я вот тоже копал, копал, да сюда и попал; беги лучше скорей, а то товарищем мне будешь». Мужик послушался, убежал от греха подальше, а то и сам кладовым бы стал!