Русская Церковь накануне перемен (конец 1890-х – 1918 гг.) - [171]
Подобная трактовка давала значительный простор для определения хлыстовства. Сколько лидеров (лжехристов) – столько и сект. Под единый знаменатель, таким образом, можно было свести всевозможные религиозные новации, обязанные своим появлением неформальному лидеру («старцу») и нашедшие в традиционно православной среде некоторое количество почитателей. Кстати, и отличить настоящих православных от хлыстов было достаточно непросто: по внешнему виду последние казались самыми благочестивыми православными, регулярно посещали храм, почитали иконы. Какие же меры предпринимали миссионеры Православной Российской Церкви, чтобы распознать сектантов?
Они проанализировали внешние признаки, по которым можно было опознавать хлыстов. Стоит кратко обозначить эти признаки, как установил их официальный миссионерский съезд: проверенная народная молва; ночные собрания; легкие половые отношения, нескрываемые прелюбодейные связи; воздержание от мясной пищи; неупотребление спиртных напитков; истомленное лицо, неподвижный взгляд, гладко причесанные волосы (умасленная голова у мужчин и белый платок у женщин), вкрадчивая смиренная речь, нервные передергивания тела и своеобразная походка; мистические картины в домах; отсутствие на крестинах, свадьбах, брезгливость к акту рождения; называние друг друга уменьшительными именами; любовь к сладостям[904].
Очевидно, что по таким признакам весьма непросто определить сектанта: даже беспорядочные половые связи и уклонение от крестин в полной мере не дают представления о сектантстве подозреваемых «народной молвой». Не стоит забывать, что в то время слово «хлыст» считалось нарицательным и обозначало в устах православных миссионеров ругательство, по остроумному замечанию правозащитника и публициста А. Амальрика, имевшее тот же смысл, что впоследствии слово «фашист» у коммунистов[905]. Обвинение в хлыстовстве, следовательно, можно считать также и проявлением политического недоверия. То, что Распутин оказался обвиненным в принадлежности к секте хлыстов, интересно уже само по себе (даже безотносительно к его действительному или мнимому неправославию). Не будет слишком большой натяжкой предположить, что странствуя и скитаясь по России, он мог сталкиваться и с христоверами (то есть хлыстами), с помощью которых сформулировал собственную «концепцию» борьбы с грехами и «христовой любви». Идея лидерства (псевдостарчества), предполагающая наличие некоего круга почитателей (и в особенности почитательниц) также могла выкристаллизоваться в хлыстовской среде.
Однако это вовсе не значит, что он был сектантом. Скорее его можно признать своеобразным религиозным вольнодумцем. Не случайно С. П. Белецкий вспоминал, что поддерживая в обиходе обрядовую сторону православия и высказывая свои мнения по вопросам догматического характера, «Распутин не признавал над своей душой власти той Церкви, к которой он себя сопричислял, вопросами обновления православной церковной жизни ‹…› не интересовался, а любил вдаваться в дебри схоластической казуистики, православное духовенство не только не уважал, а позволял себе третировать, никаких духовных авторитетов не ценил, даже в среде высшей церковной иерархии, отмежевав себе функции обер-прокурорского надзора, и чувствовал в себе молитвенный экстаз лишь в момент наивысшего удовлетворения своих болезненно порочных наклонностей»[906].
Видимо, подобное вольнодумство проявлялось и до того, как Распутин попал во дворец. В связи с этим подозрения епископа Антония (Каржавина), утвердившего дело о сектантстве «старца», вполне могут найти логическое оправдание – «народная молва» оказалась востребованной тогда, когда Распутин стал приобретать славу «старца» и, соответственно, религиозно-нравственное влияние на своих высочайших друзей. Когда это влияние достигло значительных размеров и «слава» сибирского странника вышла за пределы Александровского парка, старое дело о принадлежности к секте хлыстов потребовалось закрыть. На фоне начавшегося тогда обсуждения «всесилия» Распутина в самых различных кругах русского общества сделать это было весьма трудно: ведь закрыть дело мог тот, кто его начал, то есть Тобольский архиерей.
К тому же слухи о распутинской «святости» в начале 1910-х гг. стали широко распространяться в церковной среде. В 1911 г. о негативном влиянии Распутина доложил Николаю II первоприсутствующий член Святейшего Синода митрополит Антоний (Вадковский). По словам председателя Государственной Думы М. В. Родзянко, государь возразил митрополиту, заявив, что эти дела его не касаются. Митрополит Антоний взял на себя смелость ответить, что эти дела касаются всей России, так как цесаревич не только сын императора, но и наследник престола. После того, как Николай II вновь прервал владыку, заявив, что не позволит, чтобы кто-либо касался происходящего во дворце, архипастырь, по словам Родзянко, волнуясь, заявил: «Слушаю, государь, но да позволено будет мне думать, что русский царь должен жить в хрустальном дворце, доступном взорам его подданных»[907].
Сообщенное Родзянко находит подтверждение в так называемом «Дневнике Распутина», писанном под диктовку одной из почитательниц «старца» – аристократкой Марией (Муней) Евгеньевной Головиной. Текст «Дневника», подготовленный Головиной, хранился у монахини Акулины Никитичны Лаптинской, также почитательницы Распутина, излеченной им от «беснования». От Лаптинской, видимо, «Дневник» и попал в руки архивистов. В «Дневнике» можно найти материал с характерным названием: «Как я митрополиту Антонию нос натянул». В нем идет речь об уже упоминавшемся докладе Петербургского владыки. Распутинские заявления столь показательны, что их стоит привести полностью, сохранив «живую речь» сибирского странника, донесенную до нас составительницами «Дневника».
