Русская армия на чужбине. Драма военной эмиграции 1920—1945 гг. - [99]

Постепенно деятельность генерала Драценко сошла на нет, прекратилось издание сводок. Непонимание немцев и ущемление ими русских национальных интересов не оттолкнуло от них основную массу русской военной эмиграции. Многие русские эмигранты из Хорватии во главе с генералом Драценко вступили в ряды Русского охранного корпуса, формировавшегося в Сербии, другие в частном порядке пополнили ряды хорватских частей. Так, известно о службе русского лейтенанта Коробкина в составе 369-го усиленного хорватского полка (см. Хорватия) в 1941–1943 гг.

Весной 1941 г., после образования НДХ, несколько русских пилотов, ранее служивших в ВВС Югославии, перешли в ряды хорватской авиации. При формировании Хорватского авиационного легиона некоторые из них вступили в его ряды. В составе истребительной эскадрильи служил капитан Аркадий Попов. Вместе со своими хорватскими товарищами он прошел летную подготовку в авиационной школе неподалеку от Нюрнберга. Стажировка пилотов закончилась 1 ноября 1941 г., и пилоты отбыли на Восточный фронт. 16 декабря хорватские пилоты приземлились на аэродроме в Мариуполе. В начале 1942 г. капитан Попов был арестован сотрудниками гестапо по подозрению в подготовке перелета на сторону советских войск. Он провел в заключении 5 месяцев, был выпущен, потом снова арестован. На допросах Попов держался стойко и не признавал обвинения. При пытках он лишился левого уха. В 1943 г. Попов был передан усташской службе безопасности, которая прекратила следствие по его делу. Вслед за этим он был назначен командиром 16-й истребительной эскадрильи НДХ[690]. 23 октября 1943 г. капитан Попов перелетел на сторону союзников и позже возглавил 1-ю истребительную эскадрилью НОАЮ Тито. В составе бомбардировочной эскадрильи Хорватского авиационного легиона служил известный русский летчик Георгий Викторович Янковский. До апреля 1941 г. он был в югославской авиации, а затем перешел в ВВС Хорватии. При создании Хорватского авиационного легиона записался добровольцем. Участвовал в авианалетах на Москву. По возвращении в Хорватию Янковский вступил в Русского корпус, в рядах которого и погиб. В составе бомбардировочной эскадрильи хорватов служили еще братья Олег и Лев Окшевские, перелетевшие на советскую сторону в июне 1942 г. Немецкие спецслужбы на Балканах также использовали эмигрантов. На территории Югославии около 200 эмигрантов были служащими и агентами абвера и гестапо[691].

В Германии также была проведена регистрация добровольцев для службы на Восточном фронте. По данным генерала фон Лампе, к 23 августа 1941 г. из Берлина на Восточный фронт было направлено 52 члена ОРВС[692]. По приказу начальника Юго-восточного отдела ОРВС капитана 1-го ранга Подгорного в протекторате была тоже проведена регистрации добровольцев для службы на Восточном фронте.

При формировании испанской добровольческой дивизии в ее состав были тоже приняты русские добровольцы-эмигранты. Они были ветеранами гражданской войны в Испании. После победы Франко все получили испанское гражданство и остались жить в этой стране. По данным испанских историков, 29 русских белоэмигрантов – участников гражданской войны в Испании вступили в состав «синей» дивизии[693]. Один из них – Константин Андреевич Гончаренко – погиб зимой 1942 г. на берегах Волхова, другой – Надим Александрович Клименко – потерял обе ноги вследствие обморожения. Еще один русский участник испанской войны – Александр Николаевич Рагозин, сын известного русского пилота Николая Александровича Рагозина, – служил в рядах испанской эскадрильи на Восточном фронте. В течение 10 месяцев он находился на составе 2-й «синей» эскадрильи на Восточном фронте[694].

Стоит сказать, что многие русские добровольцы-эмигранты много раздумывали об этичности своего вступления в немецкую армию и участия в антибольшевистской войне. Так, доброволец испанской дивизии В. И. Ковалевский отмечал в своих мемуарах: «Не раз я и другие русские переводчики, попав в Россию, задавали себе вопрос – действительно ли советская власть ненавистна так русскому народу, и что порабощённое население ждёт только момента, чтобы какой бы то ни было ценой сбросить это ярмо? Или, может быть, всё это россказни, искусно распространяемые немцами, чтобы оправдать свою завоевательную политику и будущее расселение России? В этом случае мы, пришедшие сюда, играем более чем некрасивую роль, предавая свою Родину и служа врагу. И это сомнение причиняло мне много страданий. По временам мне казалось, что действительно страну защищает сам народ, а не советская власть, что народ сжился с этой коммунистической властью и не желает и не ждёт ничего лучшего. А мы, пришедшие с Запада, только сеем смерть и разрушение вокруг себя. В этом случае вся эмигрантская печать в течение 20 лет лгала нам, создавая из СССР пугало для мира и замалчивала достижения и расцвет нашей Родины. Да, иногда мне это казалось почти неоспоримым. Но голос опыта говорил мне – так ли это? К чёрту трепания Солоневичей и других, в своё время причастных к советской власти: для красного словца они не останавливались ни перед чем, чтобы оправдать своё бегство из СССР, но перебежчики на фронте разве не свидетельствуют о недовольстве населения, особенно когда изъявляют радость, что скоро смогут работать для себя, только для себя, а не на коммуну и совхоз? Пусть Нехотовский староста со своими доносами – не что иное как отъявленная каналья, но почему другие, а их тоже немало, делали всё, чтобы помочь нам в их, как они думали, освобождении? По временам, скажу я, делается стыдно, что я, переводчик на службе у испанцев, служу с меньшим искренним усердием, чем эти простые люди, которые от нас, пришельцев, ничего не получают, кроме неудобств. А служа нам, они рискуют всем. Что старики, бывшие царские солдаты, помогают нам – это неудивительно, но как объяснить, что молодежь, подростки 15–16 лет, тоже чувствуют к нам симпатию? И ради чего? И если немцы (не говорю о командовании, а о солдатах) могли снискать у населения популярность, то испанцы своей распущенностью и грабежом обнищалого населения могли вызвать только презрение»